Иногда ездил в город – так у них говорилось, всего-то за двадцать километров. Но можно было и обойтись – в Городок часто приезжали столичные артисты и привозили прекрасные фильмы. Знаменитый клуб «Под интегралом» и не менее знаменитое кафе «Эврика» были любимыми местами сбора молодежи.
На Новый год собирались компаниями – иногда в клубе, иногда по домам. У него появились приятели – две семейные пары физиков из Питера и холостяк из Ижевска Димка Бобров, биохимик.
На выходные ездили на Обское море, рыбачить или загорать. Иногда забирались на острова, Дикий или Атамановский, там можно было ухватить и редкую ныне нельму, и даже муксуна, чира или стерлядь. Но это бывало нечасто – в основном брали щуку, судака и чебака. Этого добра было навалом.
По вечерам, на выходные, часто расписывали пулечку. Ходили в баню, под местную вяленую рыбку и пивко. Сибиряки часто лепили пельмени, привлекая для этого грандиозного дела соседей. Участвовал в этом и Лагутин.
Конечно, у него появилась женщина – лаборантка Тамара, из местных, из старожилов. Молчаливая, спокойная и сдержанная. Не девочка – тогда ей было за тридцать.
Нет, он не влюбился в нее, но понимал – в жизни мужчины должна быть женщина, иначе какая-то ненормальность, патология, нонсенс. Тамара не обременяла его – по негласному договору приходила вечером в пятницу, так уж сложилось. Утром спешила домой, к сыну, в город. И надо сказать, Лагутин был счастлив, когда за ней закрывалась входная дверь.
Ни разу он не подумал, что ему стоит обзавестись семьей в полном смысле этого слова. Бирюк. С бытом он справлялся, да и какой у него быт? Ерунда, он привык. Как привык и к холостяцкому образу жизни – который, кстати, его очень устраивал. Более того – он его полюбил. Полюбил свою свободу, тишину и покой. Да, покой. С годами он стал уверен – семейная жизнь определенно не для него. Его жизнь – наука, его работа, лаборатория, банные посиделки и нечастые встречи с новообретенными друзьями, точнее приятелями.
Тамара ни разу не задала ему вопрос по поводу их совместной дальнейшей жизни и его жизненных планов. Он это ценил. Да и вообще об этом не думал: есть она в его жизни – и отлично! Не будет? Да он, скорее всего, этого и не заметит.
Так и случилось – спустя четыре года Тамара от него ушла. К кому? Ну, тут вообще смешно – просто кино. Тогда веселился весь Городок. Тамара ушла к Димке Боброву, самому близкому Лешиному другу. Спустя месяц – всего-то – Тамара и Димка сыграли шумную свадьбу.
Нет, разумеется, Лагутин туда не пошел – что народ-то смешить? И в гости к Димке больше ни разу. Но обид и страданий не было, нет. Скорее – облегчение. Пару раз он встретил Тамару на улице, она прошла, гордо откинув голову, во взгляде читалось: «Вот тебе! Получи!»
Лагутин усмехнулся и вежливо кивнул. Она на кивок не ответила.
Питерские друзья Боброва осуждали – предательство. Знал ведь – твоя женщина, тоже мне, друг! Лагутин отмахивался: «Бросьте, бросьте! Счастливы люди – и хорошо». Он так считал совершенно искренне и радовался за них тоже искренне. Да и к тому же он был страшно занят – взялся за докторскую. Писал по вечерам, до глубокой ночи. В общем, жизнь его ему нравилась – никаких претензий.
И вот звонок. Завтра лететь.
Самолет приземлился в десять утра во Внукове. Было морозно, но не ему, сибиряку с солидным стажем, страдать от московских морозов.
Он взял такси и поехал… домой. Города он почти не видел – такси ехало по Окружной. Но уже понимал – его город изменился до неузнаваемости. Правда, ему было все равно – этот город он давно разлюбил, и никакого сожаления у него не было, равно как и тоски. А вот дом остался прежним – что ему сделается? Даже код в подъезде не поменялся – правда, вспоминал Лагутин его долго, несколько минут. И запах в подъезде все тот же.
Он зашел в лифт, и вот тут накатило. Нахлынуло все, накрыло – разом. Мама. Настя. Дашка. Отец. Отец, который сейчас лежит в этой квартире. Накрытый простыней.
Лагутин начал дышать – глубоко, по системе Бутейко, которую он уважал, – чтобы взять себя в руки, прийти в себя. Иначе негоже – предстоят тяжелые дни.
Наконец он выдохнул – чуть отпустило, – достал из портфеля ключи. Но открыть ими дверь не решился – позвонил. Должны же открыть? Наверняка же там кто-то есть? Ну, Ниночка эта, сиделка отца, она же там?
Он прислушался. Тишина. Наконец раздались шаги, и дверь открылась. На пороге стояла испуганная молодая женщина лет тридцати или чуть больше. Она растерянно и смущенно заправляла за ухо светлые вьющиеся волосы и теребила пуговицу халата. Он подумал, что ни за что бы ее не узнал – такая непримечательная у этой Нины была внешность.
– Добрый день! – кашлянул он. – Ну… или недобрый.
Она вздрогнула, словно очнулась, покраснела и забормотала:
– Да-да, конечно! Вы уж меня извините, не сообразила! Две ночи без сна, простите меня ради бога, такая оплошность!
Она продолжала бормотать, пропуская его в прихожую. Лагутин стал раздеваться. Ему было тоже неловко.
Конечно, отца в доме не было – вернее, не было его тела. Нина объяснила, что его забрали – такие порядки: вскрытие и все остальное. Лагутин кивал:
– Да-да, конечно, я все понимаю, так положено и так у всех.
Но выдохнул. Было время привыкнуть к тому, что отца нет, оттянуть время до их последнего свидания, которого, как ни странно, он все же боялся, хотя и давно отвык от отца.
Нина торопливо и сбивчиво говорила про предстоящие дела – отвезти вещи в морг, дооформить бумаги, заказать похоронные принадлежности – словом, все то, что сопровождает покойного и его родственников в такой ситуации.
Лагутин пил чай и исподволь оглядывал кухню. Было очень опрятно, очень. Чувствовалась женская рука – никакой запущенности и ощущения, что в доме жил неумелый и неловкий старик.
Но странно – у Лагутина не было ощущения, что он оказался дома. Ни грамма. Дом его был сейчас там, в Городке, в Сибири.
Он давил зевки и боролся с искушением завалиться поспать после ночного перелета. Все же взял себя в руки, они оделись и вместе вышли из дома. Взяли такси, и Лагутин с удивлением разглядывал в покрытое изморозью окно незнакомый город.
Это был не его город, это было понятно. И все-таки он признавал – город этот был красив и ухожен. И еще – почти ему незнаком.
На Востряковском лежала мама. Где хотел отец обрести последний дом? Лагутин не знал. Никогда об этом не спрашивал. Потому что боялся услышать ответ: «Конечно, с Полечкой!»
Решил сам – на Востряковское, к маме. В конце концов, семейная могила, легче ухаживать.
К трем часам с делами было покончено, и Лагутин, поняв, что страшно проголодался, предложил Нине зайти пообедать.
– Куда? – испуганно спросила она.
– Да куда угодно, мест-то полно. – И он обвел взглядом окрестности.
