Нина растерянно хлопала глазами:
– Ой, Алексей Петрович. А может, не надо? Дома ж все есть. – И она деловито стала перечислять: – Суп есть гороховый, котлеты куриные – Петр Алексеевич их любил. Кисель есть, черничный. Зачем деньги-то тратить? – осторожно добавила она и покраснела.
– Да бросьте! – махнул рукой Лагутин. – Какие там деньги? Вдвоем пообедать в кафе? Когда еще доберемся до дома! Простите, но очень хочется есть.
Она согласилась, но было понятно, что его идею она не одобрила. Кафе, конечно, нашлось, с очень смешным названием: «Зайди – обалдеешь!»
В гардеробе Нина снова страшно смущалась, одергивала кофточку и приглаживала перед зеркалом волосы.
«Красивые у нее волосы, – равнодушно подумал Лагутин, – легкие такие и пышные. Все из пучка выбиваются. И цвет такой… Необычный. Пепельный, в перламутр. А лицо неприметное, совсем неприметное. Пройдешь мимо – не обернешься. Я вообще бы ее не узнал, если честно».
Он видел ее лишь однажды, когда прилетал к отцу в Москву. Было это года четыре назад. Прилетал, чтобы познакомиться с новой сиделкой, и совсем ее не запомнил. Показали бы фото и спросили, кто это, думал бы долго.
Наконец сели за столик, и Лагутин открыл меню. Нина сидела с прямой спиной и, кажется, боялась дышать. «Кажется, для нее это стресс, – подумал Лагутин. – Так робеет. Меня стесняется или вообще обстановки? Да ладно, сейчас поедим, и все. А завтра вообще все это закончится. Кстати, надо же взять обратный билет! На послезавтра? Или позже?»
Его размышления прервал официант.
– Нина, – обратился к ней Лагутин, – вы что-нибудь выбрали?
Она так отчаянно замотала головой, что он чуть не рассмеялся.
– А можно… вы? – тихо спросила Нина. – Я в этом не разбираюсь, простите.
Лагутин заказал на свой вкус: харчо – хотелось горячего, люля-кебаб, овощной салат и кофе.
«Дикая она какая-то, – подумал он, глядя на Нину. – Правда, на зарплату сиделки по кабакам не походишь. Но все равно – смущается, как девочка. А ведь все-таки в столице живет. Правда, что я про нее знаю? Наверное, из глухого села, где совсем нет работы. Ничего в жизни не видела. И все-таки странная, да».
Только теперь невнимательный к деталям Лагутин разглядел, как она скромно одета – серая старушечья кофточка на мелких пуговицах, простая черная юбка – такую носила еще мама в те времена. Сапоги – практичные, прорезиненные, чтобы не промокнуть. И пальтишко такое… сиротское. Ни колечка, ни сережек. Да уж.
– Послушайте! – сказал Лагутин. – А может, выпьем?
Она как будто испугалась:
– Нет-нет, я не пью!
Он усмехнулся:
– Так я ж вам не пить предлагаю, а выпить! За упокой души Петра Алексеевича.
Нина, робея, согласилась. А как отказать?
Он исподтишка наблюдал – ела она осторожно, аккуратно, даже красиво, и было не видно, что она голодна.
– Вкусно-то как! – удивилась она. – Не хуже чем дома!
Он усмехнулся:
– Это у кого как. Бывает, и дома в рот не возьмешь! Разве нет?
– Я не знаю. Наверное. Мне не с чем сравнить.
«Ладно, что я к ней прицепился, – подумал Лагутин. – Девочка, домработница. Понятно, мало что видела. А я тут – вкусно, невкусно, дома, не дома».
Принесли коньяк, и она снова испугалась:
– Крепкий, наверное? Я его никогда не пила. Мы с мамой только кагор пили, и то на праздники. Мама его любила – сладенький, говорила.
Лагутин увидел, как она расстроилась и запечалилась.
– А где мама? – равнодушно спросил он.
Надо было же проявить внимание. Хотя Лагутин был точно не из любопытных и всегда считал, что лишняя информация ему не нужна.
– Нет мамы, – тихо ответила Нина. – Умерла пять лет назад от болезни. А отца у меня не было. В смысле, был, конечно, – она покраснела, – но бросил ее еще беременную, я его ни разу не видела.
«Ну, все понятно, – подумал Лагутин, – обычная история, обычная житейская драма. Папаша сбежал, мать тащила одна. Разумеется, денег не присылал, какие там деньги. Алиментщиков этих у нас полстраны, а может, и больше. Такое мужичье у нас образовалось – ни ответственности, ни чести, ни совести.
– А вы откуда? – поинтересовался он.
Нина удивилась:
– А я ж вам писала, когда к вам устроилась!
Теперь смутился Лагутин:
– Да-да, простите, забыл.
«Сволочь я, – подумал он. – Ничего мне не интересно: ни кто жил с моим отцом четыре года, ни кто ухаживал за ним, ни кто жил в моей квартире. Так, пришел человек, и ладно – лишь бы мне было спокойно».
– Вы, наверное, забыли, – улыбнулась Нина. – Я из Низов.
Лагутин вконец смутился:
– Да будет вам! Мы ведь тоже не из графьев.
Пару минут она смотрела на него почти с ужасом. А потом, когда до нее наконец дошло, громко, в голос, рассмеялась.
– Ой, да вы не поняли! Это поселок такой – Низы! В Сумской области. А вы что подумали?
Теперь смутился Лагутин. Самое умное было посмеяться вместе с ней, он так и сделал.
Напряженная обстановка тут же исчезла. Нина глотнула коньяку, смешно поморщилась и посмотрела на Лагутина.
– Невкусно, простите. И зачем люди пьют?
Лагутин вздохнул:
– По-разному. Кому-то нравится сам процесс, кому-то последствия. А кому-то, представьте, и вкус! А другим это просто помогает, поверьте.
Нина раскраснелась от съеденного и выпитого, и он подумал, что она вполне милая. Нет, ничего особенного, конечно. Глазу, как говорится, зацепиться не за что – совсем обычное, рядовое лицо. Таких лиц в стране – тысячи и миллионы. Обычная женщина из толпы. Пройдет – не заметишь. Увидишь – не вспомнишь. Но краснеет она мило, робеет смешно. Наивная какая-то. Впрочем, может, обман? Где они, эти наивные? Кажется, исчезли как класс.
Да и вообще – кто знает, какая она и что у нее за плечами? И кстати, ему это совсем неинтересно. Совсем.
А молчаливая Нина после рюмки коньяка разговорилась – рассказывала про свой поселок, и было видно, что по малой своей родине она тоскует и любит ее.
– Что вы, – горячилась она, – прекрасное место наши Низы! Речка есть, Псел называется. Между прочим, там у нас, в Низах, древнее поселение раскопали! Да-да! Не верите?
Лагутин сделал протестующий жест:
– Что вы, что вы! Конечно же, верю, как не поверить.
И Нина вдохновенно продолжила:
– Поселение железного века, – гордо сказала она, наблюдая его реакцию.
Он изобразил удивление:
– Да что вы? Ну надо же, а?
