Лагутин встал и стал натягивать джинсы.
– Ты же сказала, что Настя не вернется.
Даша молчала.
– Ну, я пошел, – одевшись, неуверенно сказал он. – Всего тебе… доброго.
Она лежала, отвернувшись к стене, плечи ее подрагивали. Молчала. Не отвечала. Лагутин вышел в коридор и стал надевать ботинки. Вдруг он задумался, вынул из кармана портмоне, отсчитал приличную сумму и положил деньги на тумбочку под вешалкой, на которой лежала красная вязаная шапка и стоял флакончик духов «Красная Москва» – видимо, тещины.
– Я пошел! – выкрикнул он еще раз.
Даша не ответила.
Лагутин толкнул подъездную дверь и зажмурился – в лицо ударил колючий ветер, грубо и нагло швырнув ему в лицо горсть снега. Он вздрогнул от неожиданности, потряс головой и поднял воротник куртки. Метель разыгралась не на шутку. На улице было снежно и бело. Он глубоко вдохнул свежий воздух, почувствовав, как закололо и защемило сердце.
Он был сломлен, почти убит. Растерзан и очень, очень несчастлив.
Часы показывали почти шесть утра.
Спускаться в метро не хотелось – хотелось продышаться, пройтись по морозцу, выдохнуть свою боль и тоску. Поскользнулся он спустя полчаса, когда уже стало чуть легче. Он помнил свое падение, странный звук, как будто сухого хлопка. Тонкий вскрик – неужели его? – и острую, почти невыносимую боль. Где – непонятно.
И все, темнота. И тишина.
Очнулся он уже в машине «Скорой помощи». Лежал на каталке, и напротив него сидела молодая, усталая женщина в форменной ушанке и в синей, со светлой полосой, куртке.
– Что со мной? – спросил Лагутин.
– Перелом ноги. Видимо, ушиб головы. Больше не знаю. У меня нет аппарата, рентген сделают в больнице. В приемном разберутся, не беспокойтесь. Мы почти подъехали. Я вас обезболила. Очень болит?
Это бог его наказал – зачем он поехал туда, к ней? Зачем? Какой он идиот! Лагутин, взрослый, сильный, здоровый мужик, заплакал.
Фельдшерица встрепенулась:
– Что, больно? Ну-ну, все! – Она глянула в окно. – Мы совсем близко, через пять минут будем!
Ну а дальше все было обычно – приемный покой, анализы, осмотр хирурга-травматолога, пожилого и серьезного мужика.
На дребезжащей каталке его долго везли в отделение. В палату не положили – сразу в операционную.
Слепящий свет. Странный тревожный запах. Наркоз.
Глаза он открыл в палате. Белый потолок, лампа дневного света, резь в глазах. Острая боль в ноге. Он застонал. Невыносимое чувство жажды. Невыносимое, нечеловеческое – сильнее, чем боль.
Он вспомнил все и застонал громче. Как ему было жалко себя! И как было стыдно, словно он сделал что-то отвратное, дикое, что-то украл или предал кого-то, и это ужасное невозможно исправить.
Невезуха – это совсем не то слово, которое здесь подходит, не то. Ему не просто не везло в последнее время – фатально не везло.
Словно кто-то там, сверху, решил ткнуть его носом: «Смотри! Смотри, Лагутин, как оно может быть! Ты думаешь, что можешь распоряжаться своей жизнью? Ага! Как бы не так».
Зашла медсестра, сделала укол. Лагутин спросил, где его телефон. Она порылась в его тумбочке и достала.
Набрав номер Даши, услышал ее бодрый и веселый голос.
– Дашка! – закричал он. – Я в больнице! Ногу сломал, голову ушиб. Лежу тут… – Он еле сдержался, чтобы не расплакаться.
Она молчала – ни слова.
– Ты меня слышишь? – удивился и испугался Лагутин.
– Слышу, – усмехнулась она. – И что дальше? Что ты мне названиваешь, Лагутин?
– Я? – растерялся он. – Я названиваю тебе? Кажется, я первый раз позвонил… – И тут же промямлил: – Ну… я не знаю. Даш, а ты можешь приехать?
– Тебе что-то нужно, Лагутин? – жестко спросила она.
– Да… Или нет… – растерялся он окончательно. – Нет, но…
– Ну а на нет и суда нет, – четко ответила Даша. – Не болей, поправляйся!
Отбой. Лагутин не мог прийти в себя. Как же так? Даша ведь знает, что она единственный близкий ему человек в этом городе. Как же так? Даже если незнакомый, сосед, просто приятель попросит о помощи? А тут все-таки бывший муж.
– Как же так, – бормотал он, – как же так? Как вообще такое возможно? Ведь столько лет…
– Чё, послала?
Он обернулся – сосед, молодой, чернявый и кучерявый парень. Рука в гипсе, нога тоже.
– Послала? – повторил он и усмехнулся: – Бабы, они такие! Моя вот…
Лагутин перебил его:
– Я понял.
Парень с удивлением посмотрел на него и, кажется, обиделся.
Ну и черт с ним.
С трудом перевернувшись на бок, отвернувшись к стене, Лагутин закрыл глаза.
Как же тошно, господи! Как же отвратно. Лучше бы башкой об этот чертов лед и с концами. Было бы легче, ей-богу.
Утром пришел палатный доктор и все объяснил:
– Если пойдет по плану, выпишем через дней десять. Аккурат к Новому году, – пошутил он. – Дома будете в праздник! За столом, с семьей, все как положено.
Лагутин усмехнулся. Ага, дома. За столом и с семьей. Как и положено, да. Легче от бодрого прогноза не стало.
Три раза в день обезболивающие. Раз в два дня перевязки. Боль утихала – физическая. Душевная – нет, ни на йоту.
На третий день дверь открылась, и в палату вошла Нина. Он обалдел и даже привстал на локте – от неожиданности и смущения.
– Вы? Откуда? Как вы узнали?
Она, кажется, была смущена не меньше, чем он. Что-то залепетала в свое оправдание:
– Я поняла, что-то случилось. Вещи вы не забрали. Паспорт тоже. Не попрощались. Ну я и подумала, не могли вы так просто улететь – не попрощавшись, без документов. – От смущения она опустила глаза. – Ну я и стала обзванивать больницы. Вы быстро нашлись, сразу почти! Я так обрадовалась. Ой, ну в смысле… Не тому, что вы здесь, а что вы так быстро нашлись… Извините.
– Ну вы даете, Нина. И ради бога, простите меня – сволочь я порядочная! Действительно – не позвонил, не предупредил. Простите, так получилось.
Она запричитала:
– Что вы, о чем вы? Конечно же, вам было не до этого – такое несчастье! Врач сказал, что у вас сильные боли. Сейчас полегче – это так?
Он кивнул:
– А вы говорили с врачом?
– А что тут такого? Ну да, спросила. А что, не надо было? Ой, простите меня, простите! Вы рассердились?
– Нина, хватит реверансов, – строго сказал Лагутин. – Просто я удивился.
Она засуетилась, принялась вытаскивать из сумки продукты.
