Ах, как не хотелось звонить! Как это мучило и терзало! Но справедливости ради надо признать: Кира никогда не стремилась подружиться с дочкой мужа, никогда не искала к ней подход. Никогда не относилась к ней с теплотой, просто потому, что вообще не умела с теплотой относиться к людям. Даже с собственными родителями это не удавалось. Кира была суховатой, зажатой, внешне холодной. Никто и подумать не мог, что эта молодая и хмурая женщина ради любви и любимого готова на все – на любые подвиги, любые страдания, любые испытания и трудности.
Да, с Катей отношения построить она не смогла – это надо признать. Почему? Да причин было несколько: во-первых, ей не нравилась эта хмурая и неприветливая, грубая девочка. Катя смотрела на нее исподлобья и не собиралась скрывать своего отношения к разлучнице. Во-вторых, Кира ревновала. Конечно, ревновала, видя привязанность мужа, его муки, вечное чувство вины. Обычная женская ревность. Да и сам Мишка не очень стремился их свести, полагая, что это не нужно, совсем ни к чему, лишняя травма для всех. Ну и, в-третьих, если бы она родила, если б у них с Мишкой был общий ребенок, все с Катей сложилось бы иначе. Ну и последнее обстоятельство, окончательно рассорившее их с Катей, – квартира. Чувствовала ли Кира свою вину в той истории? Скорее нет. Но осадочек, как говорится, остался. Вот и получалось, что не только Кире, но и Кате этот разговор, а уж тем более встреча, были в тягость. Два года перед смертью Мишка не мог с ней связаться – трубки она не брала. Информацию – скудную до невозможности – скупо и неохотно сообщала Нина: здорова, поступила в институт, вышла замуж, родила дочку, институт бросила, дура. Но в целом у нее все неплохо.
Пару раз прислала фотографии – Катина свадьба, Катина дочка.
В общем, отношения у Кати и Киры не сложились. Но Кира дала мужу слово, и его надо было держать. Ей необходимо было передать Кате письмо. Она верила, что там, наверху, на небесах, есть жизнь и ее муж, ее Мишка, все знает и видит. Так было легче жить, это примиряло с действительностью.
* * *
Зяблика – чудеса! – дома снова не наблюдалось. Интересно, куда он, пенсионер, девается спозаранку? Нет, правда – очень любопытно!
А с другой стороны, хорошо. Разговоры с самого утра – это уж точно не для нее. Раскачивается она медленно, с большим трудом – минут сорок положи, как пить дать. Две чашки кофе – она всегда страдала низким давлением, – две сигаретки между этими самыми чашками, просмотр новостей в интернете, тоник и крем на лицо и под глаза. Легкая зарядка – нет, просто разминка, производственная гимнастика, как шутил Мишка. А что, хорошее было дело, между прочим, – заставляли людей подниматься с рабочих мест и разминаться, разогнать кровь.
Вот после всех этих нехитрых мероприятий Кира была готова к каким-то действиям. И к разговорам – в том числе.
Решившись, она наконец набрала Катин номер. Трубку взяли не сразу – Кира уже хотела с облегчением дать отбой. Голос у Кати был недовольный и неприветливый.
– Кира? – Кажется, она очень удивилась. Немудрено.
– Да, я здесь, приехала. По делам? Ну, можно сказать и так. По делишкам, скорее, по мелким.
– Хотите увидеться? – Неподдельное удивление в голосе. Тоже понятно. В том давнем конфликте она, безусловно, винила Киру, а не отца. Своих всегда оправдаешь. – А зачем? – усмехнулась она.
Кира забормотала что-то дурацкое:
– Ну, это необходимо, поверь. Последняя просьба отца, мне надо кое-что тебе передать. Ну и вообще – посмотреть на тебя.
Последняя фраза получилась неловкой, неискренней.
Катя молчала. Потом презрительно хмыкнула:
– А вы в этом уверены? Ну что нам надо увидеться? – Потом снизошла: – Когда мне удобно? Ох, даже не знаю… Ксенька приболела – сопливит. Нет, я, конечно, могу ее оставить одну… Ладно, я вам перезвоню.
– Катя, – напомнила Кира, – я здесь еще четыре дня. Постарайся. Пожалуйста.
И, положив трубку, похвалила себя за этот звонок. Катя, если честно, та еще штучка.
Кира встала и решила пройтись по квартире Зяблика. Не очень прилично и правильно делать это без хозяина, ну да ладно, подумаешь! Ничего криминального.
Да. Ту, прежнюю квартиру, со всем ее антуражем, Кира, конечно, прекрасно помнила – картины на стенах, фарфоровые тарелки екатерининских, по словам владельца, времен. Никто в этом, кстати, не сомневался. Подсвечники из витой бронзы, китайские вазы из тончайшего, хрупкого фарфора, старые турецкие или персидские ковры – Кира, конечно, точно не помнила, что по этому поводу говорил Зяблик.
Был еще гобелен – огромный, на полстены: путешествие Синдбада. И странная, на Кирин вкус, аляповатая картина: зимний лес, в золотой раме с виньетками. Автором ее был художник со смешной фамилией Клевер. Кира о таком и не слышала – оказалось, художник известный и картины его висят в Третьяковке.
Еще два канделябра, козетка, канапе, ломберный столик – именно там, у Зяблика, она не только услышала эти слова, но и увидела сами эти предметы.
Она растерянно стояла на пороге гостиной и не знала, что и подумать. Стены, покрытые выгоревшими обоями, были пусты. Полки с посудой, дорогими сервизами и статуэтками, тоже. Не было и персидского или турецкого ковра – старый, рассохшийся и неухоженный паркет стыдливо оголился и зиял зазорами и щелями. Не было и ломберного столика, и бюро с инкрустацией. Сиротливо стоял диван из прежней жизни, книжный шкаф английского образца и потертая козетка – или канапе? А черт его знает. Надо посмотреть в интернете. Хотя какая теперь разница?
Что же случилось? Нет, все понятно – жить как-то надо, желательно достойно, хотя бы отдаленно приближенно к тому, к чему он привык. Но что-то не сходится! Понятно, на пенсию не проживешь. И все-таки… Было незаметно, чтобы Зяблик жил роскошно или просто хорошо – Кира вспомнила и пустой холодильник, и грязь, и запустение, и даже ощущение бедности, скудости, почти нищеты. Как это может быть? Проигрался в карты? Тоже навряд ли. Зяблик был всегда осторожен, играл по малой и никогда не отыгрывался. Ипподром? Да нет, ерунда. И там не просадишь такое богатство.
Зяблик был, безусловно, человеком не просто зажиточным, а богатым – правда, по меркам скудных и скромных советских времен. А сейчас, когда полно миллионеров и даже миллиардеров… И все-таки странно! Всего, что было вынесено и наверняка продано, вполне бы хватило на долгую и достойную жизнь. Ведь даже ей, плохо во всем этом разбиравшейся, было понятно, что весь его антиквариат стоит приличных денег. Кто тогда, в те времена, знал, что такое старинная мебель? Да почти никто – все мечтали и бурно радовались польской или гэдээровской стенке из ДСП, кто побогаче – рвались за румынской и югославской, из чистого дерева. Кира вспомнила друзей-отъезжантов. Бились за польские светильники и чешские хрустальные вазы. Ценили антикварное единицы – коллекционеры или просто люди понимающие, привыкшие к роскоши. А сколько их было? По пальцам пересчитать.
Еще непонятно, как он смог расстаться со своими вещами. Казалось, это невозможно, этого не будет никогда. Правда, с возрастом человеку вообще нужно гораздо меньше – почти исчезают желания и скромнее становятся потребности. Пропил все это? Да глупость. Зяблик непьющий – выпивающий.
