Меня одновременно мучили усталость и любопытство, мне хотелось узнать о ней больше. Актриса не отрываясь разглядывала висящую на стене картину с видом города и ничего не сказала в ответ.
— Это слишком рано для вас? Может, лучше к десяти часам? И снова молчание. А ведь она не глухая.
— Интересно, как это Эва Гарднер умудрилась оставить свои панталоны? — вдруг произнесла актриса.
От неожиданности я вздрогнул. Мне показалось, что она нарочно исказила имя знаменитой американки, словно желая уязвить меня за то, что я осмелился при ней говорить о другой актрисе.
— Вы хотели сказать Ава Гарднер? — молвил я, сделав невинную гримасу.
Актриса утомленно улыбнулась, как будто говоря: «Ах да, пардон, вы правы». Первый раз за все время я увидал улыбку на ее лице. Но смешок ее было трудно разобрать.
— Ну, быть может, она была рассеянной… или их у нее было столько, что одна-две потерянных пары…
Актриса меня уже не слушала. Я хотел съязвить таким образом: «Ава Гарднер ни единого дня не могла обойтись без мужчины, поэтому постоянно оставляла свое белье в чьей-нибудь постели. Я слышал, что так поступают все актрисы, правда?» — но не смог. Она была так напряжена, что любое неосторожное прикосновение просто сломало бы ее. Я вежливо поклонился и закрыл за собой дверь. Актриса ответила мне легким кивком, словно двенадцатилетняя девочка. От этого ее кивка мне стало гораздо легче.
На следующее утро я приехал в отель к девяти часам. Актриса уже ждала меня в холле. На ней было платье удивительного оттенка, которого не было даже в наборе из двадцати четырех цветных карандашей, что как-то подарила мне мама на день рождения. Несмотря на жаркое сингапурское солнце, на коже актрисы не выступило ни единой капельки пота, а на лице ее не дрогнула ни одна жилка, даже когда на нее стала пялиться целая толпа туристов, одетых в джинсы, майки и кеды.
Я спросил, куда она хотела бы отправиться, и она ответила: «В Чайнатаун». Китайский квартал в Сингапуре напоминает японскую деревню эпохи Мэйдзи. Он совершенно не похож на китайские кварталы, образованные иммигрантами в Лос-Анджелесе, Нью-Йорке, Сан-Франциско или Лондоне. Китайцев в Сингапуре восемьдесят процентов, поэтому им нет нужды ютиться в одном гетто. Таким образом, китайский квартал, избежав разрушения, превратился в туристическую достопримечательность, наследие прошлого.
Я рассказывал ей все это по пути, но актриса не слушала ни единого слова. Мало того, она все норовила пуститься во весь опор, оставив меня позади, меня, который был ее гидом!
В какой-то момент мне показалось, что она нашла то, что искала. С горящими глазами актриса остановилась у прилавка с плодами манго. «Это дурианы?» — спросила она. «Вовсе нет, — отвечал продавец, — но на соседней улице есть два лотка с ними». Актриса бросилась к указанному месту почти бегом. Я поспешил следом, размышляя о том, что вряд ли она приехала в Сингапур ради одного только желания отведать дурианов — она даже не могла отличить их от манго.
На пути нам попался носильщик с корзиной дурианов — актриса вперилась в него взглядом и вздохнула.
Немного погодя мы уже упивались одуряющим запахом этого плода, и тут я узнал ее тайну.
— Ужасно пахнет, да? Говорят, что в Бразилии есть люди, готовые продать собственную жену ради одного такого фрукта, в Японии он стоит десять тысяч иен штука, но здесь вы можете купить его всего за двести. Дуриан называют королем фруктов.
— Королем?
— Да, а королевой зовется мангостан. Есть его гораздо легче, — заметил я и вдруг выпалил: — Скажите, вы кого-то ищете, да?
Своими ровными белыми зубами, красивее которых в мире еще не было, актриса отрывала ошметки кожицы плода. Мелькнул розовый кончик ее языка с прилипшей мякотью. Ее губы двигались словно живые существа, и я ощущал ее дыхание, смешанное с запахом дуриана. Один шотландский поэт как-то назвал дух дуриана «солнечным гноем» — видимо, впервые в жизни ощутив столь зловонное дыхание женщины. Едва я подумал об этом, как актриса неожиданно спросила меня:
— Вы видели, как улыбается ребенок?
Кусок дуриана застрял у меня в горле, и я с огромным трудом сдержался, чтобы не закашляться.
— Вы знаете, что младенцы улыбаются еще до того, как начинают видеть?
— А… — произнес я и разинул рот, как невоспитанный мальчишка.
Именно с этого момента и начались ее откровения, словно разговор об улыбке ребенка был прелюдией к ним.
Откровения, которые я пересказал слово в слово Мэт.
— Итак, определенно есть связь между улыбкой ребенка и ее целью путешествия в Сингапур — найти этого самого фотографа.
Мэт выслушала мой рассказ с интересом, попивая «Перье», слегка разбавленное коньяком.
— Именно так.
— И она говорит, что этот фотограф прячется где-то в сингапурских трущобах?
— Совершенно верно.
— А что, разве в Сингапуре есть такие места?
— А черт его знает. Но ради него я отвез ее на тот остров… Я сам впервые попал в такое место.
Судя по словам актрисы, тот фотограф сказал ей, что он стал носильщиком в Чайнатауне, так как хотел избавиться от преследований полиции и его старых товарищей по бизнесу. Еще он сказал, что, возможно, займется рыбной ловлей на каком-нибудь небольшом островке. Тогда я позвонил одному своему сослуживцу, который должен был знать все прилежащие острова, и спросил его, где еще местные жители промышляют рыбной ловлей. Мой приятель, голландец, расхохотался. Рыбной ловлей? Ох, не смеши меня, все близлежащие острова превращены в площадки для гольфа или в хранилища нефтеперерабатывающих предприятий. Единственное место, где еще осталось несколько рыбаков, — это остров Пулау-Секин. Там встречаются также «воскресные» рыбаки, поскольку большая часть местных жителей вынуждена все остальные дни зарабатывать себе на жизнь в городе.
На острове Пулау-Секин было много коз, кошек, кур и попугаев. Используя свои скромные познания в малайском, я спросил каких-то женщин, стиравших белье, не живет ли здесь японец. Женщины развеселились: мы с актрисой были третьими японцами, посещавшими остров за всю его историю, сказали они. Первый приезжал сюда по поручению японской инвестиционной компании, которая собиралась выстроить на острове туристический комплекс. Второй был промышленником, занимавшимся переработкой отходов от нефтедобычи. Старуха, с которой я разговаривал, показала мне несколько потрепанных визитных карточек, бережно хранимых ею у себя на груди. Актриса взглянула на них и покачала головой: нет, все не то…
На острове располагалось малайское кладбище. Словно героиня мелодрамы, актриса погрузилась в созерцание экзотических надгробий.
— Это могила?
Мне показалось, что она собирается стать на колени, чтобы поцеловать камень или холмик из красной земли.
— На острове нет ни одного японца, — заметил я, — соответственно, нет и японских могил.
