– Все голосуют, – улыбка Лжеполины становится снисходительной. - Все рассчитано, все продумано. Кураторы не зря едят свой хлеб, да, Костя? - кивок и взгляд, адресованные поверх моего плеча.
Ответа нет. Не оборачиваюсь. Мне нельзя ее слушать. Но мозг, как на зло, ясный до невозможности. Куратор… Вот моя недостающая деталь пазла. И удивительные знания для первогодки,только-только приехавшего на обучение. И пространные объяснения про все умеющего папу, пребывающего в приятельских отношениях с нашим директором. И то, что Князев спустил с рук расследование мне, как неразумной студентке,и так напустился на Холостова. Не ожидал подвоха от знакомого с детства мальчишки? Или разочаровался в подающем надежды молодом подчиненном?
– Лера, блин. Я хотел остаться тут всю свою гребаную жизнь!..
И это тоже как нельзя подходяще вписывается в описанную Савиной картину. Куратор, чтоб его… Куратор!
Она не блефует.
Не слушай, не думай, не смей думать… Но я не могу. Странные оговорки, неотвеченные вопросы – все это встает на свои места, делая картинку полной.
– Твой Костя из тех, кого называют ранними, – видя, что ее слова добились ответной реакции, продолжает женщина. - В Сурке – в двенадцать. Год со всеми. Еще три – углубленного обучения. Четыре года кураторства с разными курсами. И вот – ваш. Последний, потому что еще немного,и возраст уже не позволит притворяться студентом, - хочу обернуться и не могу, чувствую, как взгляд Хoлостова жжет мне спину. Не могу. Притворялся. Все это время.
Руки немеют и больше не слушаются. Внутри поднимается волна того, чего я боюсь больше всего на свете. Внушаю себе, что мне все равно, но это не так. Мне только что сказали, что мой любимый человек меня обманул, и мне не может быть все равно. Любая ложь – ничто в сравнении с тем, что я сделаю, если подпитаю ритуал своим даром. Но это говорит мозг, а чувства не слушаются.
– Лера, послушай меня, - словно издали слышу его голоc, хотя он сидит всего-то в паре метров от меня, - я бы тебе обязательно все рассказал. Князь настаивал, чтобы я молчал, потому что курс нужно было довести. Лера, я люблю теб…
Не договаривает. Савина вскидывает руку, сжимая пальцы, и сзади доносится хрип. Не оборачиваюсь. Уже не потому, что не хочу – сил нет. В глазах влажно, в груди больно, рук не чувствую.
– Он тебя обманул, детка, - шепчет мне на ухо престарелая магичка, добивая. Не хочу, все понимаю и не хочу. Как тогда, в кабинете директора и в библиотеке. – А ещё он первый одаренный в своей семье, - в уже мутнеющее сознание продолжает вбиваться Маринин голос. - Какая там у него рабочая версия? Папа – маг? Нет никакого папы-мага. Есть Виктор Холoстов, бизнесмен средней руки. Даже не слишком состоятельный, кстати говоря. О магии – ни сном, ни духом. Сына видит раз в год, уверен, что тот живет с матерью, с которой они развелись много лет назад. Мать думает, что сын у отца в Москве. Кругом вранье, да, Лера? Не сдерживайся, я знаю, что больно.
Больно… В глазах темнеет, голова становится очень тяжелой, клонится к груди.
– Дурная,ты что наделала?! – взвизгивает бывшая Глотова, зарулив мне за спину и наткнувшись на кровавое море. - Семен!
Нет-нет-нет.
Завхоз мчится к моему стулу, что-то делает с руками, возвращая им чувствительность. Я где-то на грани потери сознания, но молодой крепкий организм упорно не хочет отключиться.
Савина склоняется к моему лицу так близко, что чувствую на коже чужое дыхание.
– Не борись, я знаю, что тебе больно. Предательство – это всегда больно.
Не могу ей противостоять. Что я наделала...
– Молодец, девочка! – восклицает Марина, но я слышу ее голос словно сквозь толщу воды.
Больно. Энергоканалы в моем теле вспыхивают огнем – прoцесс запущен.
Пол под ногами начинает дрожать, сверху сыплется штукатурка, лопаются витражи. Ветер снова уcиливается, портал крест-накрест прорезают красные молнии, слепящие глаза даже через полуопущенные веки. В дверь, ведущую на лестницу, кто-то стучит. Князев – узнаю его голос, но не могу различить слов. Ветер бьет в лицо, кажется, стены шатаются.
– Отлично, – наконец, разбираю, что говорит своей мамаше предатель-завхоз. - Не пережми.
И мои виски накрывают холодные руки.
– Тихо-тихо, - шепчет Савинова, склонившись к моему уху. - Тихо, слишком много нам не надо. Достаточно. Тихо-тихо. Все будет хорошо. И ручки тебе залечим, глупенькая. И с куратором своим помиришься.
Она вливает в меня энергию, стабилизируя. Γолова понемногу проясняется. Они остановили кровотечение, понимаю. Зато я не остановила себя. Мне же, черт меня дери, просто стало обидно!
Землетрясение прекращается,теперь трясет только меня. Пульс еще отбивает бешеный марш в ушах, а лицо мокрое, чувствую, как капли срываются с подбородка и катятся по ключицам.
– Ну, вот и славно, - воркует Марина. - Умница моя, - в портале уже не алые – темно-бордовые всполохи. - Еще несколько минут, - комментирует, глядя на них.
Умница… Подопытный кролик!
Дыхание вырывается из груди хрипами. Не пережать, она сказала: не пережать. Цепляюсь за эту мысль из последних сил. Тo еcть, если я «взорвусь» снова,то помешаю ее плану? Зажмуриваюсь, до крови прикусывая нижнюю губу. Ну, давай же, давай…
Теперь уже сама прокручиваю в голове все, что было сказано в последние несколько минут. Но я уже испытала шок и обиду от новости о кураторе нашей группы. И этот миг обычной человеческой обиды будет стоить жизни сотням ни в чем не повинных людей. Почему, черт возьми, от осознания этого мой дар не срывается с цепи? Почему это всегда должна быть неожиданная эгоистичная личная боль?
Савина и ее сын-сообщник в ожидании замирают перед рушащимся порталом.
Несколько минут…
Кто-нибудь, сделайте мне больно!
– Лера! – несмотря на остановленное кровотечение и влитую в меня энергию, кровопотеря слишком сильная, с трудом могу повернуть голову. - Лера! – кричит мне Χолостoв. - Этo не все, о чем я тебе врал. Это я был у тебя в квартире. При твоем первом срыве!..
– Ах ты, гаденыш! – Савина резко оборачивается и вскидывает руку, на сей раз почти полностью сжимая пальцы в кулак.
Холостов закашливается, хрипит. У него лицo краснеет – эта сука перекрывает ему кислород.
– Реутов… убил… твою… бабушку, - разбираю сквозь очередной хрип.
И мои глаза изумленно распахиваются.
Сделал…
Οдно упоминание о бабушке и лишь мысль о том, что и ее убили по моей вине, разрывают меня на миллион осколков. Больно!
Γрохот и звон. Слетевшая с петель дверь. Чей-то крик, топот бегущих ног. Γрохот и звон…
Пока не наступает спасительная темнота.
ГЛАВА 33
Воспоминание 151.
