При этом Жолкевский еще и получил от Семибоярщины деньги. В том числе для того, чтобы распустить, расплатившись, весь тот разноплеменный сброд, который состоял в рядах формально польского войска. Отобрав наиболее боеспособных, Жолкевский выгнал прочь англичан, французов, казачью голытьбу, оставив под своим началом 6–7 тыс. человек. Москва избавлялась от одного смертельного врага ценой подчинения другому. При этом поляки и не собирались расправляться с Лжедмитрием II, страх перед которым был главным стимулом к сотрудничеству Семибоярщины с Сигизмундом.
Для ратификации Московского договора королем и «панами-радами», как в России называли тогда сенат Речи Посполитой, к осаждавшему Смоленск королю отправилось Великое посольство. Долгими уговорами и лестью гетман убедил возглавить его Филарета Романова и Василия Голицына — представителей знатнейших московских родов, которые могли выступить основными соперниками Владислава. Жолкевский откровенно признавался, что преднамеренно удалил из Москвы этих опасных для него и всего польского дела людей. С послами под Смоленск выехали и многие участники Земского собора. Среди них были и Захарий Ляпунов, и Авраамий Палицын. Как обнаружил работавший во Франции известный польский историк Казимир Валишевский, «посольство состояло из 1246 лиц, сопровождаемых 4000 писарей и слуг: еще одно собрание, маленький собор, эманация большого собора, которому приписывали избрание Владислава! Наказ, подробно выработанный для этих выборных, занимает 85 страниц убористого шрифта».
Бояре пировали в кремлевском дворце с польскими полковниками, а за окнами чернь волновалась и грозила восстанием. Призрак переворота вселял ужас. Отогнав Лжедмитрия, но не слишком далеко, Жолкевский продолжал использовать трепет от одного его имени, чтобы заставить бояр самих просить гетмана занять Москву польским гарнизоном — якобы во избежание бунта в пользу самозванца.
Инициатива приглашения наемных войск в Кремль исходила от Мстиславского и Ивана Романова, контролировавших непрочное большинство в Семибоярщине. Не с первого раза — москвичи грудью вставали на пути польских солдат — удалось ввести войска в город. Для этого пришлось нейтрализовать сопротивление того, что осталось от Земского собора. 17 сентября наемные роты тихо вошли внутрь московских стен — без барабанного боя, со свернутыми знаменами. Небольшое войско Жолкевского, которое само могло быть уничтожено в неукрепленном подмосковном лагере в чистом поле, в стенах Китай-города, Белого города, Новодевичьего монастыря становилось огромной силой.
«Седмочисленные бояры», горько усмехался летописец, тем самым отдали власть Русской земли в руки литовских воевод: «Оскудеша убо премудрые старцы, изнемогоша чудные советники!» Страна быстро оказалась под жестким внешним управлением. Причем для этого Сигизмунду или Владиславу даже не пришлось приезжать в Москву.
Великое посольство писало с дороги к Смоленску, что многие русские люди под Смоленском целуют крест не Владиславу, а самому Сигизмунду. Наконец послы добрались до королевского лагеря. Они привезли с собой дары для Владислава и его отца в ожидании, что королевич незамедлительно прибудет в Москву, где бояре и приказные люди усиленно готовились к его торжественной встрече.
Но уже в военном лагере Сигизмунда выяснилось, что король рассматривает договор исключительно как присягу российского правительства от лица всех сословий Московского государства на верность ему и сыну, как нижайшую просьбу подданных к «нареченному царю» Владиславу, Сигизмунду III, королю Польскому и великому князю Литовскому, и к сенату Речи Посполитой. От великих послов потребовали сдать Смоленск. О том, чтобы направить Владислава в далекую Москву, не могло быть и речи.
Москвичи целовали крест королевичу в надежде на немедленное прекращение войны. Однако польские войска продолжали разорять все вокруг, как будто Московского договора вовсе и не было. Конрад Буссов рассказывал: «Из королевского лагеря пришли 4000 „вольных людей“, служивших под Смоленском королю польскому, с намерением порыскать по местности и пограбить. В первый день сентября они быстро и внезапно, совершенно неожиданно появились под Козельском, в котором в то время совсем не было войска… За два часа захватили и город, и крепость, убив при этом 7000 человек и старых, и молодых и обратив в пепел город и кремль. Князья и бояре вместе с воеводою и немцами… были уведены в плен вместе с женами и детьми… Что случилось с женщинами и девушками, когда они попали в панибратовы руки, увы, легко себе представить». Калязин монастырь сожгли в пепел. В Москве стали известны планы самого Сигизмунда занять русский трон. Король, непопулярный даже в самой Польше, в России пользовался всеобщей ненавистью.
Сигизмунд рассчитывал просто занять царский трон по праву завоевателя и уже действовал как российский самодержец. Он раздавал своим русским приспешникам не принадлежавшие ему земли, назначал своих людей в приказы именем своим и Владислава. Как писал Валишевский, «от 1610 до 1612 года все назначения и награды официально исходили от короля… В первых жалованных грамотах 1610 года король выступает даже один; в следующем году упоминается уже и Владислав, но лишь в подкрепление и как наследный принц; а еще позже уже появляется царь и великий князь Владислав, но все еще на втором месте… Все отныне должно было совершаться не только от имени короля, но и по его приказу и через посредство лиц, находящихся в его полной власти».
Особенно Сигизмунд III отличил Мстиславского. 16 октября специальным универсалом он великодушно пожаловал главе Семибоярщины, формально верховному правителю России, чин слуги и конюшего. Такой титул ранее носил Борис Годунов при царе Федоре Иоанновиче. Вместе с новыми чинами Мстиславский получил и новые земли. Король щедро оплатил и предательство Михаила Салтыкова, отдав ему во владение Важскую землю, а сыну его пожаловал боярство. Федор Андронов, проворовавшийся купец, при Василии Шуйском бежавший к самозванцу с партией казенного товара, был назначен королем главой Казенного приказа и хранителем царской сокровищницы. Отборные стрелецкие войска, которые охраняли Кремль и внешние стены Москвы и насчитывали до 7 тыс. человек, с согласия Семибоярщины были переданы под начало польского полковника Александра Гонсевского. При этом Гонсевский получил чин боярина и занял место в Думе — наряду с высшей российской знатью.
Королевским решением Семибоярщина взяла на себя содержание польских войск в Москве. Русские дворяне служили с поместий, поэтому обходились казне относительно дешево. Ставки наемных солдат оказались намного выше, что быстро опустошило то, что оставалось от московской казны. Бояре постановили раздать наемникам «в кормление» города, куда каждая рота послала своих фуражиров. Те брали все, что понравится, в том числе жен и девиц, не исключая представительниц прекрасного пола из знатных семей. Население уже было готово начать убивать поляков, и боярам пришлось отозвать ротных фуражиров из городов. Выход с оплатой наемников нашли в том, чтобы все серебряные изделия из сокровищницы переплавлять и бить на Денежном дворе монету с именем Владислава.
Теперь система управления Московским государством предельно упростилась: командир польского гарнизона в Москве приносил присланные от короля решения в Боярскую думу. Она ни разу не посмела ему отказать. В Речи Посполитой такое положение вызвало необыкновенный прилив национальной гордости. Всерьез стал рассматриваться вопрос о переходе Московии в состав Польши в качестве провинции.
