Ляпунов явно запоздал со сбором войска, не ожидая столь скорого нападения. Более того, он еще раньше уехал из Рязани в свое поместье на реке Проне. Боевое крещение ополчению пришлось принять у Пронска, окруженного ратниками Сунбулова и запорожскими казаками. Ляпунов смог собрать для обороны Пронска около двухсот воинских людей и рассылал во все концы призывы о помощи. Первым откликнулся зарайский воевода князь Дмитрий Пожарский, выступивший со своим отрядом, к которому по пути присоединились коломичи и рязанцы. Появление в своем тылу значительного войска заставило Сунбулова отступить без боя.
Пожарский и Ляпунов торжественно вошли в Рязань во главе объединенного войска, восторженно встреченные народом. Архиепископ Рязанский благословил их на борьбу с иноземными завоевателями. Так возникло ядро Первого земского ополчения.
Меж тем жители Зарайска торопили своего воеводу с возвращением домой, поскольку именно туда направился Сунбулов. Пожарский успел вернуться вовремя, чтобы возглавить оборону города, и обосновался в каменном детинце, где мог выдержать любую осаду. Но он предпочитал наступление, и с рассветом его воины атаковали врага. Сунбулов ушел в Москву, запорожцы — на границу. А победы Пожарского под Пронском и Зарайском вдохновили восставших. В это же время Иван Заруцкий отогнал запорожцев из-под Тулы.
«Восстание рязанцев явилось искрой, брошенной в пороховой погреб, — писал Скрынников. — Почва для взрыва была давно готова. На огромном пространстве от Северщины до Казани на востоке и Вологды на севере города один за другим заявляли о поддержке освободительного движения. Земский лагерь, казалось бы, сформировался в мгновение ока».
Городские «миры» собирали сходки и принимали решения о непризнании власти Семибоярщины, сотрудничавшей с интервентами. В тех городах, где дело решалось мирно, как в Нижнем Новгороде, Муроме, Владимире, Ярославле, сохранялись прежние воеводы. Но в ряде мест, например в Казани, ставленников Семибоярщины просто изгоняли.
Программа Первого ополчения была проста и понятна всем его участникам. Восставшие русские люди не отказывались от присяги Владиславу. Но они клялись: «Стоять за православную веру и за Московское государство, королю польскому креста не целовать, не служить ему и не прямить, Московское государство от польских и литовских людей очищать, с королем и королевичем, с польскими и литовскими людьми и кто с ними против Московского государства станет, против всех биться неослабно; с королем, поляками и русскими людьми, которые королю прямят, никак не ссылаться; друг с другом междоусобия никакого не начинать. А кого нам на Московское государство и на все государства Российского царствия государем Бог даст, то тому нам служить и прямить и добра хотеть во всем вправду, по сему крестному целованью… А если король не даст нам сына своего на Московское государство и польских и литовских людей из Москвы и из всех московских и украинских городов не выведет и из-под Смоленска сам не отступит и воинских людей не отведет, то нам биться до смерти».
На исходе зимы правительство собрало несколько полков, которые под командованием боярина Куракина выступили к Владимиру. Перед ними стояла двоякая задача: помешать концентрации отрядов ополчения вблизи Москвы и обеспечить подвоз хлеба в столицу из суздальских деревень. Владимирский воевода успел известить об этом Ляпунова, и тот направил отряды Измайлова и Просовецкого в тыл Куракину. 11 февраля неподалеку от Владимира войска боярского правительства потерпели поражение и ретировались в столицу.
Духовную силу освободительному движению придал «начальный человек Московского государства» — патриарх Гермоген.
Иван Егорович Забелин — выдающийся русский археолог и историк, почетный член Императорской академии наук, инициатор создания Исторического музея на Красной площади, подчеркивал: «Первое слово было произнесено патриархом Гермогеном. Оно было сказано в самом Кремле, посреди врагов; оттуда сначала прокрадывалось в города таинственно, раздавалось в городах все громче и громче и затем охватило все умы одним торжественным кликом: стать всем заодно и очистить землю от врагов. Но более ярким двигателем и здесь явился тот же Прокопий Ляпунов. Первые же и независимо от него поднялись нижегородцы (в начале февраля 1611 г.)».
Страна пришла в возбуждение, была готова действовать и смотрела на Гермогена как на своего духовного вождя. По его мановению во имя веры вставала и собиралась земля.
В конце декабря 1610 года Мстиславский и Салтыков добились того, что послушная им Боярская дума утвердила приговор о сдаче Смоленска. На этот счет были изданы грамоты Великому посольству. Грамоты бояре понесли на подпись патриарху. Но Гермоген категорически отказался скрепить боярский приговор своей подписью. По преданию, Салтыков орал на патриарха и угрожал ему ножом. Не помогло.
Салтыков и Андронов жаловались Сигизмунду, что патриарх призывает к себе людей и говорит им: если Владислав не крестится в православную веру и все литовские люди не выйдут из Московской земли, то королевич русским не государь. Об этом патриарх пишет во многие города и встречает поддержку, в том числе от посадских людей в Москве, которые готовы встать против поляков.
Салтыков пришел к нему с боярами и сказал:
— Ты писал, чтобы ратные люди шли к Москве; теперь напиши им, чтобы возвратились назад.
— Напишу, — отвечал Гермоген, — если ты, изменник, вместе с литовскими людьми выйдешь вон из Москвы; если же вы останетесь, то всех благословляю помереть за православную веру, вижу ей поругание, вижу разорение святых церквей, слышу в Кремле пение латинское и не могу терпеть.
Патриарха изолировали в Чудовом монастыре под стражей.
Под Смоленском послы Василий Голицын, Филарет и члены Земского собора отказались подчиняться новым инструкциям Думы, несмотря на угрозы расправы. Филарет заявил:
— Отправлены мы от патриарха, всего Священного собора, от бояр, от всех чинов и всей земли, а эти грамоты писаны без согласия патриарха и без ведома всей земли: как же нам их слушать?
Василий Голицын из-под Смоленска писал, что Сигизмунд сам намерен занять русский трон, а не прислать в Москву сына. Разоблачения посла и непреклонная позиция Гермогена произвели сильное впечатление на москвичей.
Гонсевский явился в Думу и потребовал самых суровых мер против бунтовщиков и немедленного их усмирения, патриарха — в первую очередь. Боярам были предъявлены грамоты Гермогена с призывами к неповиновению. Патриарх не стал отрицать подлинность перехваченных грамот, но твердо заявил, что непричастен к начавшемуся восстанию, поскольку-де призывал только к посту и молитвам. Он действительно не поддерживал связей с главными центрами земского движения в Рязани и Калуге.
Мстиславский и Гонсевский хотели бы низложить Гермогена. Но не решились на суд над патриархом, который пользовался полной народной поддержкой. Боярская дума сделала вид, что поверила объяснениям патриарха.
Но в действительности Гермоген призывал не только к посту и молитвам. И сносился он не с Ляпуновым и рязанцами, а с Нижним Новгородом. Патриарх пришел к выводу, что борьбу за спасение страны должны возглавить города, которые не участвовали ранее ни в каких воровских выступлениях. «Главным из таких городов был, без сомнения, Нижний Новгород, — указывает Скрынников. — В глубокой тайне патриарх составил обширное послание к нижегородцам. Твердо и безоговорочно Гермоген объявил им, что как первосвященник он отныне освобождает всех русских людей от присяги Владиславу. Глава церкви заклинал нижегородцев не жалеть ни жизни, ни имущества для изгнания из страны неприятеля и защиты своей веры».
