— Я запомню.
Секунды две так и смотрели друг на друга.
— Я понимаю, что тебе трудно, Андрей, но завтра будет легче. Так сказал врач.
— Сомневаюсь. И насчет первого, и насчет того, что глупая девчонка хоть что-то смыслит в медицине.
— А я ей верю. Однажды ты обязательно все вспомнишь.
И еще две секунды помолчали.
— Я здесь никогда не был, мне все незнакомо, вот что я чувствую, и тебе лучше это понимать.
— Я понимаю. Меня ты тоже видишь впервые.
Воронов провел рукой по волосам и признался:
— Не знаю. — Вздохнул тяжело. — Знаю только, что я бы сейчас выпил.
Я бы, пожалуй, тоже, если бы это действительно решило все проблемы.
— Водки дома нет — это к Костику. Но есть кофе — черный, крепкий и без сахара, как ты любишь. Когда нервничаешь, ты пьешь его запойно.
— Я курю?
— Нет. Во всяком случае, при мне.
— Характер?
— Сложный.
— Значит, мы ссоримся?
— Постоянно, — не стала врать. Хорошо, хоть в такой мелочи можно остаться честной. — С тобой непросто… общаться, — призналась.
— Особые приметы на теле есть? О чем должна знать только жена?
Ты смотри, как напрягся — значит, продолжает сомневаться. Голубые глаза сощурились и смотрят еще пристальнее.
Знать я, конечно, о таких деталях не могла, а вот предположить попыталась, раз уж выхода нет. Постаралась сказать, не смутившись:
— Боюсь, что ты идеален и без изъянов. За вычетом характера, конечно, — уточнила. — Но здесь уже ничего не поделать.
— Идеален? — куснул губы Воронов. — Может быть. Но что-то ты не рада… такому мужу, — снова заметил.
Возможно, память у него и пропала, а вот цепкое внимание к деталям и ум — точно нет. Что ему ответить на такой довод, не нашлась. Хорошо, что лифт остановился, дверцы открылись, и я, отвернувшись, поторопилась выйти.
Достав из сумочки ключи, не колеблясь поспешила открыть замок, лишая себя последней возможности струсить. Распахнув перед собой дверь, сказала: «Входи!», и отступила.
Ой, что сейчас буде-е-ет… Захотелось прикрыть глаза.
Детей я предупредила, дала подробные инструкции на все случаи жизни и даже на самый крайний (если вдруг Воронов им нагрубит или вздумает сбежать), но то, что они все будут стоять в прихожей и нас встречать — не ожидала. Как и того, что шефа не придется затаскивать в квартиру за руку, а он шагнет в нее сам. Правда, увидев троих детей, выстроившихся перед ним в ряд, сойдет с лица и замрет на пороге.
— Э-э, привет, дети. Хорошо себя вели? А вот и мы с… папой, — захлопнула я на всякий случай за нами входную дверь. И сразу замок на два оборота провернула, чтобы и шефу соблазн сбежать не оставить. — Пришли!
В прихожей возникла тишина — все друг друга изучали. Внимательно и осторожно, судя по тому, что стихли даже дыхания. И, кажется, я кое в чем дала маху, но догадалась об этом только сейчас.
Я всегда говорила, что мой начальник — вредный гоблин, злой и жадный, у которого на носу сидят бородавки, из ушей растут волосы, а изо рта торчит змеиный клык, который умеет жалить. Присочинила, конечно, изрядно, но когда запас рассказанных на ночь сказок давно иссяк, а мысли, пусть ты и лежишь в кровати с детьми, продолжают витать вокруг работы, то что только не придет на ум, лишь бы унять досаду. Так было легче объяснить детям, почему мой начальник не отпускает меня вовремя домой и уменьшил маме зарплату.
А если гоблин, то значит априори, он человек совсем не симпатичный. Так дети и думали. Именно по этой причине сейчас у Стёпки в кармане я заметила подозрительный предмет, очень похожий на баночку с пластилином-жвачкой для рук «Мяш-какаш» из отдела пакостей. Которую он подговорил купить ему Тамаркиного сына Юрку, и которую, я была уверена, выбросила в мусор еще месяц назад! Сразу после случая с Марьяшей Диденко — девочкой, у которой Стёпка списывал уроки, дергал за косы, а когда она попросила учительницу пересадить ее к другому мальчику, то не придумал ничего умнее, как старательно слепить и подложить ей в рюкзак этот «какаш». А потом хохотал громче всех.
«Ну прямо будущий скульптор!» — так директор ему и сказал, вертя в руках «шедевр ручной лепки», а я покраснела до ушей. С поделками и проделками, в отличие от учебы, у моего сына проблем не было.
В общем, я поняла, что мужчина, стоящий перед детьми в прихожей, в дорогой куртке и с сумкой, на гоблина не был похож ни капли. И даже наоборот.
У всех троих глаза горели — Воронов им нравился. С первого взгляда.
Сердце вдруг кольнул страх — что же я делаю?
Увидеть «такого» папу мои Петушки точно и не мечтали.
Я думала, что застесняется Сонечка, а засмущалась Рита. А вот Стёпка, напротив, смотрел на мужчину, распахнув в восторге глаза (точь-в-точь мои) и открыв рот.
Ну, уж лучше так, чем попасть моему сыну в немилость. Так что здесь, хоть Воронов еще и не успел ничего сказать, а уже сорвал свой карт-бланш.
Глава 21
Первая фраза должна была прозвучать от Риты, как от самой старшей: «Здравствуй, папа. Как ты себя чувствуешь? Мы очень рады тебя видеть».
Когда дети обсуждали возвращение «родственника» домой, они сами это придумали, а я согласилась. У моих детей не было нормального отца и, узнай, Воронов, как они все воодушевились, услышав, что он появится (пусть и временно) — то очень бы удивился.
Риточка и сказала, но не так уверенно, как рассчитывала. Я и сама ее едва расслышала:
— Пап, что, уже выписался?
Зато Степка прыгнул ближе, задрал рыжую вихрастую голову и улыбнулся гостю во весь щербатый рот, в котором лезли боковые резцы.
— Хо! Привет! А ты классный! Хочешь со мной поиграть?
— Стёп! — поспешила я предотвратить катастрофу. — Я ведь говорила, что папа вас не помнит. Давай не сегодня и не сейчас!
— Да я помню, мам! — не растерялся сын, ничуть не огорчившись. — А когда? Можно я ему покажу свой трансформер, который ты мне купила? Пап, — обратился к Воронову так, словно это давно было у него в привычке: — Там знаешь, какой армейский робот, у него даже броня есть и супер-бластер! Я назвал его «Громила», потому что он сильный! А еще у него есть…
