- Макс…
- Лучше молчи.
Спокойный голос ударил в Лизкино сознание, отзываясь внутри ее пустоты. Пустота разрасталась в ней все сильнее, захватывала чувства, эмоции, вызывало странное отупение. Она закрыла глаза, сжала ладони в кулаки. Голова ныла, особенно правый висок, а Макс все так же стоял у окна. Он молчал несколько минут, а потом заговорил, негромко, без агрессии, но так, что Лиза снова не сдержалась, по щекам покатились крупные горячие слезы:
- Ты понимаешь, что могла навредить себе? Что ребенку могла навредить? – Он обернулся. Ей достаточно было мимолетного взгляда на него, чтобы понять, что он все так же зол. - Или ты думаешь, что для меня вот это… - Самойлов поднял зажатую в кулаке медаль, еще сильнее, до белизны в костяшках пальцев, стиснул голубую ленточку, а потом в бессильной злобе швырнул медаль в Лизу. Металл угодил ей в плечо, но Лиза не издала ни звука, только вздрогнула и посмотрела на олимпийскую бронзу. – Думаешь, этот кусок дороже тебя и нашего ребенка?
- А разве нет? – Она подняла на Макса глаза. В груди у него засаднило, такой загнанной она казалась. Утром она смеялась, держала его за руку, улыбалась задорно и светло, а сейчас смотрела так, что у него башка разрывалась. – Ты сам говорил…
- Что я говорил? – Он не сводил с нее глаз.
- Что тебе ребенок не нужен. Тем более от меня.
Она не пыталась скрыть боль, и та буквально сквозила в тихом голосе. Он опять молчал, и выдерживать это становилось невыносимо. Как бы это ни банально звучало, но лучше бы он бесился, кричал, только не эта убийственная тишина. Нервы натянулись и, не выдержав напряжения, ослабли, словно где-то внутри раскрутили колки. На Лизу накатила слабость, мучительно болела голова, хотелось пить. Что-то лопнуло, заполняя ее существо равнодушием. Она устала. Устала не за эти несколько дней, а вообще. От сомнений, от постоянного страха, от неопределенности. Думала, что справилась с этим, но оказалось, что ничего у нее не вышло, и все это время она ждала конца.
- Я не знаю, кто я для тебя, Макс. Не знаю, что будет завтра. Сейчас тебе удобно со мной, а если…
Самойлов дышал медленно и размеренно. Вернее, он очень старался дышать именно так. Вдох - выдох… медленный вдох – неспешный выдох… Опасался, что все-таки придушит эту дуру. Она что-то говорила, шуршала, скребла по психике своим мягким голосом, а он смотрел на нее и не мог взять в толк, серьезно она все это или идиота из него делает. Бред какой-то. Не знает она… Да он порвать за нее готов. Даже представить страшно, что бы он сделал, если бы Лизу кто-то посмел обидеть. Она падала, а он после, вечером, целовал ее синяки, смотрел в эти небесного цвета глаза и самого себя терял. Приручила, как бобика какого. Не знает она… Цветы ей таскал, порой не ища для этого даже повода. Белые, красные, розовые розы. И чайные. Чайные – чаще всего, потому что наконец понял, что чайные розы ассоциируются у него с чем-то теплым, близким, родным. Мог утром, пока она спит, сгонять в цветочный магазин только ради того, чтобы увидеть нежный румянец на ее щеках. А она не знает. Она, чтоб ее, не знает!
- Лиз, ты совсем дура? – Он не выдержал. Психанул.
Меркулова тут же подобралась, полоснула его взглядом, словно собрала последние капли ярости. В глазах стояли злые слезы.
- Перестань называть меня дурой!
- А как мне тебя называть?! – Подлетев к постели, он ухватил ее за плечи, рывком поднял на ноги и тряхнул, как куклу. Видел, как раскрылись ее глаза, как волосы упали на лицо, и продолжал сжимать тоненькое тело. – Как?! Дура самая настоящая! Не знаешь ты… Я люблю тебя как ненормальный, а ты не знаешь! Да случись с тобой что…
Макс замолчал. Похоже, он ее напугал, потому что по щекам Лизы снова покатились слезы. Чертыхнувшись, он привлек ее к себе, поглаживая по спине. Неконтролируемая злость на эту бестолочь смешалась с необъятной нежностью. Ему хотелось орать на нее, трясти так, чтобы наконец пришла в себя, но не выходило. Плечи под пальцами подрагивали, и от этого становилось больно дышать. Хватит на сегодня разборок. Он чувствовал, что в Лизе не осталось сил, эмоционально она была вымотана, да и у него самого ум за разум заходил. Он ласково погладил ее по голове и прижался губами к шраму, скрытому льняными волосами. Вздохнул.
- Ты никогда… - она сделала рваный глоток воздуха, - никогда не говорил, что любишь меня. Макс… почему ты никогда не говорил?..
Он был озадачен. Машинально перебирал волосы Лизы, зная, что это успокаивает ее, и пытался сообразить, неужели и правда не говорил? Цветы дарил… Целовал ее, забывая про все на свете, каждую родинку на теле, пальчики ног, живот, коленки, растворялся в ней. Увяз в ней по уши, уже и не понимая, как раньше мог обходиться без нее. Вот есть воздух, вода, пища. Без воздуха он задохнется, без воды сдохнет от жажды, без пищи – от голода. А есть Лизка. Без Лизки он просто сдохнет. Не почему-то, а просто, потому что она пробралась в него, в легкие, под кожу, стала его плотью и кровью.
- Как это не говорил? – Поцелуй во вздувшуюся венку на виске.
Надо было уложить ее в постель. Он знал, что зачастую, когда эта венка надувается, у Лизы болит голова. И сейчас наверняка болит. У нее все еще случались приступы головной боли, хотя и не столь частые, как два года назад, сразу после травмы.
- Не говорил, - она помотала головой. – Я думала, что ты… что тебе…
Самойлов закрыл глаза. Нет, это не она дура, это он скотина. Какой скотиной был, такой и остался. Не хочет, а все равно делает ей больно. Неужели и правда ни разу не говорил? Он пытался вспомнить, но никак не мог. А она… неужели так и не поняла? Глупышка… Все, что есть в нем живого, настоящего, теплого – она.
- Я люблю тебя, Лиз. Очень сильно люблю. Прекращай плакать, вредно тебе. – Но вместо того, чтобы успокоиться, она задрожала еще сильнее. Стиснула зубы, вцепилась в рубашку Макса, сжимая ткань в кулаках, уткнулась носом ему в грудь и сдавленно рыдала. – Ну все-все… - Макс гладил ее по плечам. – Тихо, Лиз. Все. Все хорошо.
Вскоре она совсем выбилась из сил, и ему удалось уложить ее в постель. Она порывалась сходить в душ, но Макс позволил ей только умыться, ополоснуть лицо прохладной водой. Лиза, вроде бы, пришла в себя, и все-таки он не был уверен, что, закрывшись в ванной, она снова не разревется. Мало ли, что там у нее в голове…
Он налил в высокий стакан прохладной минералки и добавил немного яблочного сока. Протянул Лизе. Кончик носа у нее покраснел, веки припухли, волосы намокли, когда она умывалась, и теперь липли к коже. Макс присел на край кровати рядом с ней и смотрел за тем, как она пьет. Медаль так и валялась в ногах, словно ненужная безделушка. Он взял ее, положил на ладонь, вгляделся и убрал в футляр. Отдал Лизе.
- Надеюсь, что это того стоило.
- Я не знала, как сказать тебе, - сжимая в руках стакан, негромко отозвалась она. – Хотела, чтобы ты спокойно катался. Я столько всего за эти дни передумала…
- И когда ты собиралась мне сказать?
