— Ты даже минуту постоять рядом со мной не можешь? — вдогонку бросил ей Бердников.
Алла медленно повернулась. Будто не веря собственным ушам, тряхнула головой. Длинные серебряные серьги с фианитами качнулись в такт. Перекинув через плечо волосы, забранные в высокий хвост, Алла провела рукой по светлым прядям, а после подняла на Владимира глаза.
— А что изменится, Владимир Николаевич? Разве можно за минуту переписать годы страданий, на которые ты обрек меня и мою дочь? Меня тошнит от тебя, Бердников! Знаешь, каждый раз, когда мне кажется, что стало чуть-чуть легче, я вспоминаю тот вечер за три недели до Олимпийских игр в Ванкувере. Вот именно тогда ты умер для меня, Бердников, умер!
— Алла… — Владимир подался было к ней, но Богославская, не говоря больше ни слова, развернулась и устремилась вглубь яркой и безликой толпы.
Москва, январь 2010 года
— Кто родители Ринаты? — без стука ворвавшись в кабинет президента Федерации, с порога задала вопрос Алла.
Владимир оторвал взгляд от компьютерного монитора и, ничем не выказывая растерянности, посмотрел на нежданную гостью. Лицо Аллы было бледным и встревоженным, всегда идеально уложенные волосы — растрепаны, пальто распахнуто, а тонкий кашемировый шарф висел на шее так, что один его конец болтался где-то в районе талии, а второй едва доходил до груди.
— Я не знаю, — спокойно ответил Бердников, вставая изо стола.
Он пересек кабинет, закрыл распахнутую дверь и, взяв Аллу под локоть, попытался усадить на диван. Но Богославская вырвалась и, устремив на него какой-то дикий, совершенно непреклонный взгляд, повторила:
— Кто её родители, Володя?
Бердников молчал. Он смотрел ей в глаза и не мог произнести ни слова.
— Скажи мне, что она не наша дочь. — Голос её, мягкий, проникающий в самую душу, сел, пальцы сжались в кулаки. Она смотрела на него, не мигая, и ждала. Ждала… Но чего, она и сама не понимала до конца. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы ее ребенок был жив, хотелось, чтобы скорбь, рука об руку идущая с ней почти всю сознательную жизнь, осталась в прошлом, вот только у этого огромного, несравнимого ни с чем желания была и другая сторона — жестокое, расчетливое предательство. Если ее ребенок жив, если Рината — эта трудолюбивая, ласковая, талантливая девочка — ее дочь, значит… Это значит, что человек, который сейчас стоит перед ней, человек, которого она любила больше жизни, сознательно лишил ее будущего. Сломал ее жизнь, поглумился над чувствами и спокойно, вот так же, как и сейчас, шестнадцать лет наблюдал за ее агонией. — Скажи мне, Бердников.
— Кто тебе рассказал? — только и произнес он.
Алла неверяще покачала головой.
— Я задаю тебе прямой вопрос, а тебя интересует, кто мне рассказал? О чем? О Ринате? Бердников, я не дура! Она — твой ребенок. И если я не её мать, то это значит, что ты изменял мне. Ты врал мне! Ты пытался доказать мне, что моя беременность — это вовсе не то, что мне нужно, а сам… — она поджала губы и вплотную подошла к Владимиру, застывшему на месте. Заглянув ему в глаза, она тихо попросила: — Скажи мне правду хотя бы сейчас.
Но ее слова мало напоминали просьбу. В его сознании они прозвучали пулеметной дробью, ракетными ударами, оставляющими глубокие воронки и груды обугленной мешанины из трусости, упрямства и глупых амбиций. Он смотрел в большие серые глаза женщины, которую любил нежно и долго, но чувствовал себя так, будто видит перед собой собственного палача. Алла сделала шаг назад и, едва не оступившись, покачнулась.
Положила на диван объемную коричневую сумку.
— У меня никого не было, кроме тебя, — наконец, услышала она.
— Нет, — покачала она головой. — Ты не мог так поступить… — из груди её вырвался хрип. — Это невозможно, Володя. Нет…
— Рината твоя дочь, Алла. — Владимир понимал, что врать и дальше уже не имеет смысла. Эта минута, о которой он думал шестнадцать лет, наконец наступила.
— Нет, — еще яростнее замотала головой Алла. Ее полные отчаянья глаза заволокло слезами, губы задрожали. — Нет, Бердников! Господи… — Она опустилась на диванчик и сжала руками голову.
— Алла… — Владимир подошел и тяжело встал перед ней на колени. — Мне нет прощения, знаю…
Подняв голову, она посмотрела на него с такой тоской и болью, что он, не выдержав, закрыл глаза. Никакие оправдания не помогут. Какими, должно быть, ничтожными кажутся ей его слова, если даже в нем самом они вызывают только чувство отвращения и самой низкой жалости.
— Как? — Бесцветный голос казался отражением пустоты, застывшей в глазах. — Расскажи мне, как?..
— В тот день… в день рождения Ринаты, в роддоме, где ты лежала, родился мертвый ребенок. Мальчик. Я договорился с нужными людьми, дал денег. Это же были девяностые… За деньги тогда…
— Зачем? — только и спросила Алла, смотря куда-то мимо него пустым, невидящим взглядом.
— Потому что ты была лидером сборной. Ты должна была выступить на Олимпийских играх. Вернее, тогда я считал, что должно быть именно так. А ребенок… Этот ребенок наверняка бы поставил крест на твоей спортивной карьере, и я это понимал. Я думал, ты оправишься и снова будешь кататься.
— «Этот ребенок»… — Алла усмехнулась. — Зачем ты так со мной? Зачем так с нами? Это же была наша дочь, Володя! НАША!
— Алла… — он попытался взять её ладони в свои, но она не позволила — вырвала руки и уперлась в сиденье дивана по бокам от себя.
— Перед тем как… как отдать… ты видел её?
— Нет.
— Как ты мог так поступить?.. — Она еще не до конца осознавала, не до конца верила в реальность происходящего. А как в такое можно поверить? Как поверить в жестокость человека, которого она столько лет не переставала любить?.. Как поверить в то, что золотые медали были для него важнее собственного ребенка?..
— Что тебе рассказать? В какой именно момент ко мне пришла эта мысль? Вряд ли это так важно, Алла. Я трус, который не смог посмотреть тебе в глаза и признаться, что твоя дочь жива. Трус, который шестнадцать лет наблюдал за тем, как ты хранишь воспоминания о мертвом ребенке, которого ни разу не видела. — Владимир медленно поднялся и присел на диван. — Я трус, который разрушил и твою жизнь, и жизнь Ринаты. Впервые я нашел в себе силы посмотреть на нее через пять лет. Увидел ее и уже не смог оставить в детском доме. Я хотел удочерить её, но мне позволили лишь оформить опеку. А потом…
— Ты привел её ко мне. Чтобы я смотрела на неё. Смотрела и с каждым годом все больше убеждалась, что она твоя дочь, — не глядя на него, сказала Алла. — С момента встречи с тобой моя жизнь полетела кувырком. Почему ты не рассказал все раньше? Почему? — она повернула к нему голову.
— Я боялся.
— Чего?
— Вот этого твоего взгляда, — Владимир качнул головой. — Это странно звучит, но я боялся потерять даже то, что и без того было уже потеряно. Я хотел рассказать тебе. Действительно хотел, но не смог.
