- Не было. Но ты очень настаивала.
- Господи… - застонала Марина и накрыла лицо ладонями.
- Даже не знаю, как я смог тебе отказать, - продолжал усмехаться Воронов.
- Ваня, хватит. - Марина тоже тихонько засмеялась.
- Ты предлагала даже стриптиз. Даже попыталась что-то продемонстрировать, но тебе помешал стул.
- Ва-а-аня!
- Ты что, не помнишь, как навернулась? Не удивлюсь, если у тебя вся коленка синяя.
- Во-о-оронов, прекрати! – Она продолжала смеяться, и смех отдавался болью в висках.
Коленка и правда болела. Не сказать, чтобы так уж сильно, но сейчас Марина отчетливо это чувствовала. А еще она чувствовала близость Вани и совершенно не понимала, что с этим делать. Его запястье соприкасалось с ее плечом, бедро прижималось к ее бедру, и ее буквально колотило от осознания этого. Это было слишком, чересчур интимно. Она привыкла к его прикосновениям, к его телу, к его рукам, но так…
- Ты что, не помнишь? – Он перестал смеяться, но в голосе все еще слышалась улыбка.
Марина убрала руки от лица. Ваня смотрел на нее, и от этого взгляда она почему-то смутилась. Хотелось протянуть руку и погладить его по щеке, провести пальцами по плечу. Она не понимала, что говорить и что делать. Вчера… Вчера она просто напилась, а все что случилось дальше… Ведь по сути ничего и не случилось. Ваня поцеловал ее и все. Но ведь они и раньше целовались. Давно, несколько лет назад. Да, просто так, не имея под этим в виду ничего более, но целовались. Так кто сказал, что вчера случилось что-то особенное?
- Смутно, - призналась Казакова. В ее взгляде, наверное, что-то поменялось, потому что Ваня перестал улыбаться и едва заметно кивнул. – Я пойду сварю кофе.
Он отодвинулся дальше, встал с постели. Марина смотрела на его крепкую, мощную спину, на перекатывающиеся под кожей мышцы, на сильные руки и понимала, что все идет не так. Все идет совсем не так. Что он подумал? А может, так лучше? Или… Она почувствовала себя малодушной трусихой, улиткой, прячущейся в собственную ракушку, как в домик. Да только что толку от этого домика, если кто-то чуть крепче сдавит его в руке, а то и вовсе наступит тяжелым сапогом? Два раза она уже обожглась. А теперь…
- Вань… - Быстро встав, она обмоталась одеялом, догнала Воронова уже в дверях. Тот обернулся и посмотрел на нее вопросительным взглядом.
- Я… Я помню что сказала. И…
Он молчал. Смотрел на нее и молчал. Марина сделала глубокий вдох. Помогать он ей не собирался, и она это чувствовала по его взгляду, по позе, по выражению лица. Что же… Облизав сухие губы, она опустила руку, которой все еще касалась его локтя, и сделала шаг назад.
- Я сказала это не потому что выпила лишнего. Хочу… хочу, чтобы ты это знал.
- А что я сказал тебе, ты помнишь? – от его мягкого, бархатного голоса у Марины побежали мурашки. Она вдруг поняла, что стоит, прикрываясь одним лишь одеялом, под которым кроме трусиков у нее ничего нет. Она вспомнила, что всю ночь лежала возле него фактически голая, вспомнила, как его пальцы касались ее живота… Сердце забухало как-то неровно, гулко, дышать стало трудно. Его взгляд проникал в самую ее суть, лишал воли. Боже-Боже-Боже…
- Ты… - Она снова облизнула губы.
Ваня усмехнулся. Марина так и не поняла, что значила эта его усмешка. Захотелось ударить его, накричать, но вместо этого она продолжала стоять, словно самая настоящая идиотка. Ей казалось, что менее, чем за сутки, она совершенно отупела, потеряла контроль над всем происходящем, да к тому же наворотила кучу глупостей. Последнее, впрочем, под сомнение даже не ставилось.
- Все с тобой ясно.
- И что тебе ясно? – Она нахмурилась.
- Что пить тебе нельзя.
- А что мне можно?!
Все это – его усмешки, недоговорки, начинали выводить ее из себя. Головная боль только усиливалась, хотелось пить, а Воронов… Она вспомнила все эти прошедшие четыре дня, вспомнила все его фотографии. Банкет, Милан, Маша Матрёхина… Стало обидно, так обидно, что захотелось плакать. Вот только плакать Казакова не собиралась.
- Сидеть и смотреть, как ты веселишься?! Конечно! У тебя же кругом друзья, что тебе?! Подумаешь…
- Ты что сорвалась-то? – резковато ответил на ее выпад Иван. – При чем тут мои друзья?
- Да ни при чем! – Она отвернулась, но потом снова повернулась к нему. – Весело тебе с Матрёшкой было?! Вот и продолжал бы ее выгуливать. Она-то, небось, не срывается по пустякам! Все тебе сочувствовали?! Как же, столько лет с невыносимой Казаковой… - Губы ее искривила саркастическая усмешка. – А Липатова как поживает? Тоже, наверное, обо мне печётся?
Воронов одарил ее тяжелым взглядом и, не ответив, ушел в кухню. Марина осталась одна. С минуту она стояла посреди комнаты, не зная, чего хочет больше – расплакаться, отрезать себе язык или броситься вслед за Ваней и заставить его дослушать все, чего она еще не сказала. Правда чего именно она еще не сказала, Марина не знала сама. Но было обидно. Да, пить она не умеет. Да и не пьет она. Или что, он думает, что это у нее культурный отдых такой: включить телевизор и нажраться в гордом одиночестве?!
Нужно было сходить в душ и привести себя в порядок. И мысли, и чувства, и вообще. Она даже подумать боялась, что может увидеть в зеркале. Отличное утро. И начало тоже отличное. Правда, чего именно начало, ответить было сложно и вместо этого Марина поморщилась. Показала себя во всей красе: пьяная дура, которой для истерики и повод не требуется. Она сама себе повод, только вот кому это объяснишь? Нужно было помириться с Ваней. Мама-мама… Да они даже поговорить не могут спокойно. Вот как она должна объяснять ему, почему вспыхнула из-за, казалось бы, невинной фразы? Ведь он ничего такого в виду не имел, а что у нее в голове сплошные заморочки… Ну так это ее проблемы.
В душе она провела не меньше получаса. Стояла, упираясь руками в стенку душевой кабинки, а упругие струи хлестали ее по плечам и спине, щекотали кожу, стекали вниз по щекам и подбородку. На душе было тяжело. Она думала обо всем, что случилось за последние несколько лет и понимала, что о некоторых вещах хотела бы забыть, вычеркнуть их из жизни. Не потому, что это было чем-то из ряда вон, а потому что эти вещи заставили ее как-то по-особенному повзрослеть. Вначале закончившиеся крахом отношения с Ильёй Сеченовым – фигуристом, так же, как и она, выступающим в парах, потом с одиночником Константином Палонским… Она всегда отдавалась чувствам без остатка, открывала сердце, душу, и это, наверное, было ее ошибкой. По-другому она просто не умела. Но этого оказалось недостаточно и в первый, и во второй раз. Вначале измена Сеченова. Тогда она долго копалась в себе, искала причины. Ей даже казалось, что она их нашла. В буднях, в словах, в разности взглядов и привычек. В нём, в себе, в обстоятельствах. Оправдания, которых не было, потому что она никогда не умела оправдывать предательство. И причины теряли смысл. Тёмная борозда на сердце постепенно заживала, но остался рубец. А потом Костя… С ним вроде бы было наверняка, навсегда. И тоже нет. Без измен. Просто нет. Всё было хорошо ровно до тех пор, пока она не оказалась слабой перед обстоятельствами, а после… Перелом двух рёбер, неопределённость, реабилитация. Слёзы, досада, злость. И конец. Потому что тогда она была слабой, потому что тогда она нуждалась в поддержке, потому что тогда всё было сложно. Но её проблемы были ему ни к чему. Собственная карьера, собственный успех, собственная жизнь. И она за «важным» этой самой жизни. И вот теперь… Теперь она не знала, что делать и что говорить. Только теперь она поняла, что оказалась эмоционально не готова к этим отношениям. Вот, вроде бы, с Ваней все должно было быть проще, но нет. Было страшно, и как с этим справиться, она не знала.
