Странный поворот. О чём же тогда речь?
Загасив сигарету, дядя уронил руки на подлокотники и хмуро поглядел на меня исподлобья:
— Ты знал о том, что Ральф мне не сын?
Новость была неожиданной, ошарашивающей.
Дядя скривил губы в горькой усмешке:
— Ральф теперь об этом знает.
— Вот как? — в свой черёд откинулся на спинку кресла я, сжимая руками подлокотники. — Думаю, не ошибусь, предложив, что его настоящий отец умерший дядя Ральф?
— Не ошибёшься.
Глупая затея раз за разом давать детям одно и тоже имя: Ральф.
Тем более, что это имя как-то странно влияет на своего владельца.
Мой психованный дедушка, о котором в семье всегда говорят с постной физиономией и фанатичным блеском в глазах (да упокоится его душа с миром), совсем не заслуживал той любви, которую ему дарили его многочисленные женщины: бабушка Анжелика, София Лонгрэн, Кармен Ванеско.
Потом эстафету принял его сын, покойный дядя Ральф. Удивительное дело, у меня создавалось впечатление, что все мои многочисленные красавицы-тётушки тоже были в него влюблены.
А теперь вот кузен… и влюблённая в него Синтия.
Потянуло холодом. Дед Ральф не дожил до тридцати пяти. Дядя Ральф умер на двадцать втором году жизни.
Кузену Ральфу скоро двадцать.
— Я знаю, твоя мать не хотела бы, чтобы ты знал эту историю, — медленно проговорил дядя Винсент. — И сомневаюсь, что она поблагодарит меня за то, что я намерен её тебе рассказать.
— Сомневаетесь? Тогда, может быть, лучше и не стоит?
— Я сейчас нуждаюсь в двух вещах: в исповеди и в прощении за то, что когда-то преступил черту.
— Преступили черту? — у меня округлились глаза. — Вы?..
Дядя Винсент был один из лучших людей, которых я встречал в жизни.
В чём-то я уважал его больше родного отца.
Отец мог быть со мной жестоким, дядя Винсент с кузеном Ральфом — никогда.
У отца, я знаю, иногда были другие женщины помимо мамы.
Дядя Винсент тёте Стелле не изменял.
В его отношении к жене и дочери неизменно присутствовали та доброта и нежность, которой нам с Синтией так не хватало в родном доме.
Поэтому, откровенно говоря, меня всегда возмущало отношение Ральфа к дяде.
Ральф в ответ на мои замечания только смотрел волком и нервно дёргал плечом — он всегда так делал, когда не желал разговаривать на ту или иную тему.
Возможно, он знал, что Винсент ему не отец?
— Игры, в которые вы играете, дети, плохо заканчиваются, — тяжело вздохнул дядя.
— Я не понимаю…
— Всё ты отлично понимаешь.
Он раздражённо откинул волосы со лба, и стали заметны блестевшие на белой коже мелкие капельки пота.
— Вы плохо себя чувствуете? — забеспокоился я.
— В нашей семье все неизменно чувствуют себя отлично, — в улыбке дяди промелькнула насмешка. — У меня такое чувство, будто ты пытаешься избежать возможности узнать правду, Альберт?
— Многие знания — большие печали, — процитировал я.
И нарвался на очередную улыбку, силящуюся изобразить насмешливость, но отражающую лишь бесконечную усталость.
Протянув руку, я сжал сухую, горячую дядину ладонь:
— Расскажите, если вам так будет легче. Я готов слушать.
Дядя Винсент с грустью поглядел на меня, упрямо сжимая губы:
— Ральф не умер бы так рано, если бы все мы, в той или иной степени, не поспособствовали этому.
— Кто — вы?
— Я. Мой отец. Твой отец. Твоя мать. Даже Стелла в какой-то степени, пусть и косвенно.
Чертовски хотелось возразить, напомнив, что единственно виноватый в ранней смерти Ральфа Элленджайта это сам Ральф Элленджайт.
Вообще-то, чтобы нас убить, нужно… я даже не знаю, что нужно сделать? Регенерация у нас колоссальная. Мы в своё время с Ральфом ну, как только не развлекались? Чего с больной головы не делали? Ножи втыкали, яд пили, с крыши прыгали. Однажды даже (было дело) в раны горящие угли засыпали — это была идея Ральфа.
У него вообще фантазия богатая. Сказываются сумасшедшие гены.
Но ведь всё как с гусей вода? Как бы мы не отрывались ночь напролёт, утром, в самом крайнем случае, бинты могли понадобиться.
А чтобы довести себя до смерти? Ну, не знаю я, что нужно сделать.
— Вы не ладили с братом?
— Всё было слишком сложно, чтобы описать ситуацию одним этим словом. Скажем так, отношения у нас были натянутыми. По молодости лет я считал его привилегией то, что на самом деле было проклятием. Ральф ведь был старше меня всего на два года, но отец относился к нему, как к равному, в то время как со мной всегда держал дистанцию. Как я теперь понимаю — для моего же блага.
Ральфа он считал испорченным. Вроде как всё равно они оба скатятся в одно болото, так к чему прилагать усилия в попытках остановиться? Нельзя спасти то, что родилось проклятым.
— Странная позиция, — фыркнул я.
Промелькнула мысль, а не такой ли точно жирный крест и отец поставил на мне?
Что проклято — то не спасти? Чего уж зря пытаться?
Дядя Винсент продолжал монолог:
— Отец был слишком молод, когда родился брат. Он сам-то был ещё фактически ребёнком. Они и воспринимали друг друга с Ральфом как братья, а не как отец и сын.
— Каким он был? — спросил я. — Твой старший брат? Дядя Ральф?
Я спрашивал не потому, что хотел знать. Просто видел, что дяде необходимо выговориться.
Он сощурился, как это часто бывает с близорукими людьми, когда они пытаются рассмотреть далеко находящийся от них предмет, и задумчиво протянул:
— Умным. Проницательным. Внимательным к другим людям и оскорбительно-безразличным к самому себе. Ещё тактичным. И чувствительным, как женщина. Нервы у Ральфа были словно оголённые провода — искрили и замыкали при малейшем касании.
Я хорошо помню его смех — горький, лёгкий, невесомый. Удивительно яркие зелёные глаза. Меланхоличный взгляд. Медлительные до томности, плавные, осторожные движения, будто он босиком шёл по битому стеклу.
Но самое главное — брат обладал необыкновенной обольстительностью, не зависящей, казалось, даже от него самого. Людей тянуло к нему как к магниту. Они теряли голову. Это не походило на обычную человеческую похоть, но то была и не любовь. Я бы назвал это жаждой обладания. Именно так — страстное желание не просто сжать в объятиях, а словно бы впитать в себя, слиться в одно целое. Это была как магия. Сводящие с ума чары.
Дядя Винсент вновь задумчиво покачал головой, словно в ответ на какую-то тайную думу:
