Её речь была сбивчивой, невразумительной. Но другую информацию мне вряд ли предоставят. А в памяти зияла огромная черная дыра.
Мне казалось, как будто на лицо налипла клейкая паутина — не стряхнуть.
— Всё это похоже на бред, — процедил я. — Бессмыслица какая-то!
— Есть в этом смысл или нет, неважно. Ты здесь, Альберт Элленджайт. И, если честно, я не имею ни малейшего представления, что с этим делать.
— Не переживай. Как-нибудь разберёмся, — заверил я её.
* * *
Катрин утверждала, что я самоубийца.
Я этого не помню, но не отрицаю.
Я ушёл из дома в таком состоянии, что вполне мог сигануть под поезд, хотя бы из противоречивого чувства вредности и желания досадить моей драгоценной сестрице.
Я умер там, в своём мире.
И очнулся здесь.
В 2003.
— Кристалл-холл теперь принадлежит тебе?
Катрин кивнула.
Глаза у неё серые и очень серьёзные.
Вся такая правильная. Тот самый тип людей, что всю жизнь ходят строго по линейке и живут для других — во имя исполнения одного им ведомого долга.
Такими людьми обычно легко манипулировать.
Именно этим я планирую заняться в ближайшее время.
Не то чтобы мне это нравилось, но долг обязывает.
Ральф всегда находил, что это чертовски забавно — совращать монашек.
А мне это занятие казалось бессмысленным. Секс существует для удовольствия, а наслаждение легче достигается с опытом. Откуда последнему взяться у девственниц и у монашек?
Если Катрин правильно излагает мне суть дела, всё, что когда-то принадлежало Элленджайтом, теперь находится у неё. И я вижу только один способ уладить проблему ко всеобщему удовольствию: мне придётся на ней жениться.
Но это потом, а пока…
— В этом доме ещё есть кухня?
— Кухня есть, — кивнула она, кутаясь в одеяло. — Но не уверена, что на ней есть продукты.
— Приведи себя в порядок, я подожду внизу. Постараемся найти что-нибудь съестное. Может, хоть кофе отыщется?
Катрин снова кивнула. Вокруг узкого треугольного личика взметнулось лёгкое, белое облако волос.
Дом изменился. Он остался прежним лишь по форме. По сути всё здесь было мне чуждо. На кухне я не увидел ни привычных каменных плит, ни входа в огромный погреб. Столы, стулья, стены — всё совершенно иное!
Взяв один из ножей, подбросив его в ладони, я отметил, что лезвие хорошо отточено и приставил его к руке.
Метал почти без усилия разрезал кожу, оставив на ней глубокий порез, тут же наполнившийся кровью. Тело отозвалось резкой болью, которую с момента пробуждения я почти не чувствовал.
Запах крови ощущался остро.
Сердце, заколотившись быстрее, заныло. Рана, которую требовалось залечить, была пустяковая, но исцеление проходило медленно — потребовалось минут пять, не меньше, чтобы кожа полностью восстановилась.
Я не в форме.
Оставалось проверить ещё кое-что до того, как сюда притопает мой мышонок-спаситель.
Или спасённый мышонок?
А-а! Да без разницы.
Я повернул кран. Он почти не отличался от памятного мне собрата из прошлого века. Наполнил стакан водой и, осторожно поднеся к губам, сделал первый глоток.
Ничего не произошло.
Тогда я залпом осушил стакан, наплевав на осторожность. В следующую минуту случилось то, что и ожидалось — резкая боль буквально выстрелила, просыпаясь в глубинах тела. Как будто из желудка расцвели лепестки-ножницы, прорезая меня изнутри.
Задохнувшись, я оперся руками на столешницу, стараясь поглубже вдохнуть воздух, будто это могло умерить боль.
Через какое-то время она приутихла, превратившись из остро-режущей, в тупую и ноющую.
Нельзя сказать, чтобы маленький тест меня обрадовал. Обычно воду я пью без проблем. Если мой организм так отреагировал на неё, то как, чёрт возьми, я смогу питаться?
Ответ был очевиден. И следующий пункт в тесте можно было бы и опустить. Но я решил убедиться в том, что всё действительно так плохо, как кажется.
Не знаю, чем я руководствовался, потянувшись к железному вертикальному ящику с ручкой, но не ошибся — там действительно была еда.
Непривычная, в странных упаковках.
Можно было выбрать сметану. Но я отрезал кусок ветчины.
Плохо стало уже от одного запаха, но я упрямо прожевал и проглотил.
К ощущению, будто внутри меня взорвалась маленькая бомба, я был готов. А вот к хлестанувшему изо рта фонтану крови — нет.
Я метнулся к раковине, чтобы не запачкать тут всё. Устраивать генеральную уборку в мои планы не входило.
Конечно же по законам всеобщей мировой подлости мышка-Катрин выбрала именно эту минуту, чтобы вплыть в комнату и замереть онемевшим от ужаса столбом.
Оно и к лучшему. Мне не понаслышке известно, что своими криками эта особа поднимает мёртвых.
Говорить с полным ртом крови было сложно. Жестами что-либо объяснять я тоже не решился. Руки были в крови.
Я лишь коротко кивнул, стараясь хоть так дать понять, что всё в порядке. Потом мягко обсел на пол.
Кровотечение ослабевало. Боль нет.
Глаза у Катрин сделались от испуга огромными и почти тёмными.
Я оценил её старания не упасть в обморок и не устроить истерику, к которой моя будущая женушка, по всем признакам была ой, как близка.
— Что случилось? — тихо выдохнула она.
— Попытался позавтракать. Выяснил, что мой организм не хочет мяса. По крайней мере в форме бекона.
— У тебя же внутреннее кровотечение! — всплеснула она руками. — Нужно немедленно в больницу!
— Зачем?
— Как — зачем? Кровотечение может быть смертельно опасным!
— Ни в какую больницу я не поеду. Да мне там не помогут. Не смотри на меня как на сумасшедшего. Я знаю, о чём говорю.
— Ты что? Не понимаешь? Кровотечение опасно для людей!
— Да я не совсем человек, — хмыкнул я устало. — Так было ещё сто пятьдесят лет назад. А теперь, честно говоря, вообще затрудняюсь определить, что я такое.
В своём христианском милосердии моя спасительница мышка подошла ко мне слишком близко.
Нельзя сказать, что её одежда хоть чем-то напоминала нежно любимые мной корсеты и чулки с подвязками. Но её гладкие коленки и пушистое облако волос, а в особенности пухлые, как у ребёнка, губы, задели мои чувственные струны.
Я никогда не отличался сдержанностью в утолении моих страстей. Последние сто пятьдесят лет, когда я был вынужден воздерживаться от всех удовольствий, видимо, всё только обострили. Даже голова закружилась от бешеного желания схватить и прижать её к себе.
