— Что между вами происходит? — полюбопытствовала она.
— А это, моя дорогая, — с отменно-вежливой улыбкой сообщил Альберт, отбрасывая от себя салфетку, — тебя совершенно не касается.
Взятый им тон, мягко говоря, раздражал. Да что там? Бесил невероятно.
— Катрин просто чудесно выглядит для невесты, — с ехидством прокомментирована Ирис.
— У всех бывают нелёгкие дни. У одних чаще, у других — реже.
Ирис не выдержав, дала волю гневу:
— Ну, ты и наглец! Мы из-за тебя всю ночь не спали! Сидишь тут, как король на именинах. Ведёшь себя как ни в чем не бывало!
— А что, по-твоему, я должен делать?
— Мог хотя бы извиниться?
— Спать вам, красавицы, я совершенно точно не мешал, — пожал плечами Альберт с чисто ангельской невозмутимостью. — Спали бы себе на здоровье. Нечего было маяться ерундой.
— Что б тебе пропасть!
Альберт рассмеялся:
— И тебе хорошего дня, дорогая.
Ирис, с треском задвинув стул, отправилась вслед за Катрин — к входным дверям.
Погода была отвратная. Нанесённые за ночь сугробы принялись таять, в результате чего на дороге держалась наледь, а надо льдом стояла вода. Ноги скользили так, что удерживаться на них, да ещё на острых шпильках, было весьма непросто.
Капли воды стекали по запотевшим стёклам, по стволам деревьев, дрожали на металлических машинных корпусах. На асфальте стояли даже не лужи, а непроходимые топи — смешались в одну мерзкую кашу вода, соль, снег и грязь.
Ругаясь про себя на чём свет стоит, Ирис пересекла площадку и, щёлкнув ключом, нырнула в относительно комфортное, чистое нутро автомобиля. Но даже внутри стеклянно-металлической капсулы на колёсах ощущение серой мокрой безнадёжности никак не оставляло её.
Водители то и дело друг друга подрезали, перестраиваясь из ряда в ряд, из-за чего приходилось напрягаться и судорожно бить по тормозам. Машина из-за этого шла юзом на скользкой дороге. Подъехав к школе Ирис обнаружила, что от напряжения болят и руки, и ноги, и спина.
Она безнадёжно опоздала. Первый урок уже перевалил за половину.
В огромном холле входа царил полумрак и пустота, как в фильмах ужасов. Каждый шаг громким staccato рассыпался по стенам.
Ирис скинула в раздевалке подбитый мехом жилет и присела переобуться на специально расставленные для этой цели вдоль стен, обитые дерматином, пуфы.
Освещение в раздевалке вспыхивало ярче на тех участках, где датчики улавливали человеческое тепло, но в целом здесь царил интимный полумрак, создающий иллюзию расслабляющей уединённости.
Ирис успела поставить сапоги в отсек своего шкафчика, как звякнула колокольчиком входная дверь в раздевалку.
— Не уверен, что идти в школу в таком правильно состоянии.
— Если бы мы не свалили, наше состояние было бы ещё хуже.
Услышав второй голос, Ирис поспешно юркнула на место, съёжившись на пуфике, прячась за чужой одеждой. Этот голос она узнала бы из тысячи, потому что он принадлежал Энджелу.
В зеркалах, опоясывающих раздевалку по всему периметру, можно было видеть отражения обоих юношей. Парни тоже могли бы увидеть Ирис, если бы не были так заняты друг другом.
Спутника Энджела Ирис тоже узнала. Она видела его однажды в «Астории» — Ливиан… забыла Как-Его-Там-Дальше. То ли Стаффорд, то ли Страфорд?
— Глупо заваливаться в таком виде на урок. Они решат, что ты под кайфом…
— Пусть решают, что хотят, — отмахнулся Энджел.
Как только Ливиан отнял руку Энджела довольно круто занесло. Он был вынужден опереться о стену.
— Ну как хочешь. Я тебе не нянька. Уговаривать не намерен, — процедил Ливиан, отступая.
— Ты и так явил чудеса милосердия, дотащив меня сюда, — насмешливо протянул Энджел.
Голос его звучал приглушённо и с придыханием. Так же разговаривал Альберт, когда Ирис помогала ему вытаскивать пули из ран.
При воспоминании об этом девушка поморщилась. На душе сделалось тяжело и неприятно.
Когда Энджел поднял голову Ирис поразило, насколько бледным было его лицо. Куда там ей или Катрин? Рот казался запёкшимся. Глаза напоминали два провала, две тёмные ямы.
Неожиданно Энджел, двигаясь изящно и интимно, как любовник, придвинулся к Ливиану так близко, вплотную, что Ирис замерла.
Сердце её билось часто и взволнованно, как от испуга.
От искр, что рождались между этими двумя, становилось тяжело дышать. Было только не понятно, злость тому причиной или — страсть? Ирис от души надеялась, что первое.
Энджел провокационно ухмыльнулся и, чуть повернув голову, коснулся губами чуткого уха.
Он прошептал, положив руки на грудь противника:
— Ты такой же зверь, как и наш отец. Чужая боль тебя заводит, правда? — Энджел поднял на Ливиана вопрошающий, провоцирующий и словно бы искушающий взгляд. — Или тебя заводит именно моя боль? — призывно облизнул он губы перед тем, как приблизить их к губам застывшего, словно соляной столб, собеседника. — Ты ведь хочешь меня, Ливиан, признай? Хотя бы — так? Ну, раз уж всё остальное ты в себе принять боишься.
— Ты придурок, Энджел. Придурок с поломанной психикой. Тебе повсюду мерещатся собственная неотразимость и чужая похоть.
— Не стану отрицать то, что всем известно, — кивнул Энджел. — Я такой, какой есть. Что поделать?
— Для начала можно перестать гордиться тем, чего бы следовало стыдиться, — ухмыльнулся Ливиан.
— Я — бесстыдно, ты — стыдясь, но какая разница, раз мы оба барахтаемся в одной и той же луже?
— Мечтай. Я, в отличие от тебя, хотя бы не шлюха, — хлёстко бросил Ливиан.
— Лучше быть шлюхой, чем садистом, — парировал Энджел.
Ирис уже сто раз пожалела, что не заявила о своём присутствии сразу же. У неё было такое ощущение, словно кто-то занимается любовью, а она подглядывает за ними в замочную скважину.
Горькое чувство, на самом деле.
— Мы оба знаем истинную причину моей распущенности и твоей воздержанности, любимый братец…
Голос Энджела звучал шелковой удавкой, гладкой и приятной на ощупь, но таящей смертельную угрозу.
— Ты находишь эту тему поводом для шуток?
— Поводом для шуток? Да разве я шучу? Я ж серьёзен.
— Заканчивай кривляться. Это отвратительно. Чего ты добиваешься?
— Хочу, чтобы ты отбросил свою фальшивую сдержанность и показал своё настоящее лицо.
— И на кой чёрт тебе это надо?
— Хороший вопрос. Считай это личным бзиком и капризом.
— Плевать мне на твои капризы. Ты мне надоел, братец. Ступай-ка лучше на урок. Тебе давно пора.
