— Я понимаю, что ты меня провоцируешь. Но вот не пойму — на что?
— Разве не очевидно? На грубость или глупость, конечно же. Сойдёт любой повод, лишь бы он позволил с тобой не церемониться.
Ирис внимательно вглядывалась ему в лицо, пытаясь понять, шутит или всерьёз. И если всерьёз, как следует вести себя дальше?
Странно, но ей совсем не было страшно. Какая-то часть неё не могла воспринимать Энджела Кинга как угрозу.
— Это обнадёживает.
— Что именно? — уточнил Энджел.
— То, что тебе для того, чтобы сорваться с цепи, всё-таки нужен повод.
— Ну я же не сумасшедший? — хмыкнул он. — Хотя, признаться, бывают моменты, когда сам начинаю в этом сомневаться.
— Скажи мне одно, но только честно, ладно?
— Ладно, — кивнул Энджел. — Что ты хочешь знать?
— Я тебе нравлюсь?
— В каком смысле?
— Эй, так не пойдёт! — возмутилась Ирис, в притворном раздражении легонько хлопнув Энджела по плечу, пользуясь поводом прикоснуться к нему. — Ты юлишь! В прямом смысле. В том самом, в котором мужчине нравятся женщины.
— Я не уверен, что мы говорим на одном языке, Фиалка. Моё «да», может весьма сильно отличаться от твоего.
Пришёл черёд Ирис приподнимать брови, выражая невысказанный вопрос.
— Понимаю, тебе не терпится поточить острые коготки твоей распускающейся необычной красоты. Но поверь, ты выбрала не того парня.
— Почему — не того? Мне стоит поверить слухам о том, будто девушки тебя не интересуют? В этом всё дело?
— Если бы меня не интересовали девушки, я бы тебя сюда не пригласил.
— Может, тебе не терпелось сыграть для меня Бетховена? — усмехнулась Ирис.
— Ну да, конечно, сугубо с этой целью. Девушки меня интересуют, Фиалка, но цена вопроса в том, что мой интерес весьма быстротечен. Я хорош там, где дело идёт о простом удовольствии. Но эмоции? С этим, признаюсь, у меня весьма серьёзные проблемы. А жизненный опыт отчего-то подсказывает, что ты из тех девушек, для которых романтика интереснее секса.
— Я из тех девушек, кого в первую очередь интересует не романтика или секс сами по себе, а парень.
— И отношения с ним?
— И отношения с ним.
— Вот именно об этом я и говорил.
— Хорошо. Потеряю свою девственность с кем-нибудь другим, как-нибудь в другой раз. Тебе нужна девушка на вечер без обязательств и, хотя я замуж, вроде как, пока тоже не рвусь, роль одноразовой шлюшки меня мало прельщает. Поэтому мне лучше уйти? — захлопала Ирис густыми, как у куклы, ресницами.
Энджел рассмеялся, сгребая её в охапку и подтягивая к себе:
— Помни, я пытался тебя предупредить…
— Ну, нет! — оттолкнула его от себя Ирис.
Ну, ладно. Не оттолкнула.
Сделала попытку.
— Даже и не пытайся снять с себя ответственность, чтобы потом тыкать меня носом, как котёнка в своё: «Я же тебе говорил?». Ты сказал — я услышала. И, для сведения, я тебе не навязывюсь!
— А вот этого я не говорил, — тряхнул головой Энджел. — Вот ведь чёрт! В кое то веки решил поступить правильно и подумать не о себе, а о других, и что в итоге? Я тебя обидел.
— Какое точное наблюдение!
— С радостью готов искупить свою вину.
Ирис в очередной раз подивилась тому, что за странная химия начинала твориться в её организме, стоило Энджелу Кингу приблизиться и уж, тем более, прикоснуться к ней, как сейчас?
Нет, тело её не предавало — оно было в сговоре с сердцем.
Мир разом вспыхивал, будто солнце начинало светить ярче. И свечи, и лампы. И вся она превращалась в оголённый искрящий провод.
Или лишалась кожи?
Каждый взгляд Энджела, движение его губ, рук, каждый его шаг чувствовался по-особенному тонко, западал в память.
И Ирис не то, чтобы не могла — не хотела сопротивляться всему этому. Словно душа её срасталась с устами и пила из его губ божественную благодать.
Если Энджел становился светом, то она была проводником, по которому этот свет бежал.
Ирис потом не могла бы описать действия, что совершал Энджел Кинг. Они были для неё неважны. Не сами его ласки, объятия и поцелуи имели значения — лишь то, что это был он.
Чтобы он не делал, Ирис наслаждалась уже одним — это был он.
Не имея возможности сравнивать, она по наивности считала, что блаженство, в которое она погрузилась, является естественным состоянием любого, предающегося любви.
Что целоваться до упоения так же естественно, как дышать.
А потом было так уютно лежать, растянувшись перед газовым камином, болтая в воздухе голыми пятками и рисуя на обнажённой груди только что обретённого любовника геометрические фигуры кончиком острого ноготка.
— Всегда считала, что восторги по поводу страсти несколько преувеличенны. Рада ошибиться. Это было приятно.
— Рад это слышать, — усмехнулся Энджел.
— А мне ты ничего приятного сказать не хочешь? — шутливо пихнула она его локтем.
— Вообще-то нет. Но, если ты настаиваешь?..
— Естественно, настаиваю. Я остро нуждаюсь в твоих комплиментах, как цветок в поливе.
— Хм-м, сомнительная аллегория. Ну, ладно. Точно настаиваешь?
— Настаиваю.
Энджел, потянувшись, ухватил за тёмную прядь ирис, пропуская её между пальцами.
— На ощупь как шёлк, — прошептал он, наклоняясь ближе. — Тёплый душистый шёлк. А твоя кожа гладкая, словно атлас. Ты похожа на благоухающий цветок.
Какое-то время они безотрывно глядели друг другу в глаза.
Ирис с досадой вынуждена была признать, что в чёрной матовой глубине зрачков Энджела она читать способна не больше, чем улавливать смысл в китайских иероглифах.
— Тут так тихо, — выдохнула она, лишь бы чем-то заполнить образовавшуюся пустоту.
Она перетекла из лежачего положение в сидячее, досадливо отбрасывая с лица упавшую прядь волос.
— Уже почти ночь. Мне нужно собираться.
— Зачем? — погладил её Энджел по спине, словно кошку.
— Мы же не может провести тут всю ночь? — с сомнением протянула она.
— Я бы с удовольствием провалялся не только ночь, но ещё и парочку часов с утра.
— А я не могу, — с улыбкой покачала головой Ирис. — Мама и Катрин станут волноваться.
— Позвони и скажи им, что занята.
Ирис покачала головой:
— Ты же понимаешь, что я не стремлюсь афишировать наши отношения?
— Ты намерена сделать из этого страшную тайну?
