И начался ад.
Я… я правда не хочу это вспоминать.
Когда я видел картину мысленно, они ужасали. Но в реальности всё было ещё хуже. Огромное количество людей, пытаясь спастись, предпринимало отчаянные попытки спастись, изначально обречённые на поражение. Слово «трагедия» на глазах обрело подлинное значение.
Как всегда, как бывает в минуту Х все маски были сорваны. Кто-то спасался сам, готовый идти по трупам. Кто-то до последнего пытался спасти близких, протягивая руку помощи даже незнакомым людям. К слову сказать, последних, сохранявших человеческое лицо, было больше.
Люди сбивались в нечто маленьких стаек, пытаясь прорваться к спасению.
Вместе со всеми мы то бежали, то скользили, то пытались удержаться за металлические перила моста. В носу стоял запах гари.
Потом, когда металлические опоры рухнули, ветер засвистел в ушах и всё смыла вода.
Я изо всех сил старался не выпускать рук Мередит и Катрин. Прилагал все усилия к тому, чтобы не потерять сознание.
Нам повезло. Будь мы в роковой момент чуть ближе к берегу, разбились бы; чуть дальше — и, скорее всего, выплыть бы уже не удалось. А так нас подхватили спасательные шлюпки, курсирующие по воде.
Не могу вспомнить, кого из девушек подняли первой. Кажется, Мередит. Она, как и я, была в сознании и дрожала, как осиновый лист, когда полицейский набрасывал ей на плечи теплое одеяло.
На самом деле одеяло нисколько не согревало. Холод словно навечно поселился в каждой клеточке тела.
— Вы в порядке, сэр?
Я не сразу понял, что усатый полицейский обращается именно ко мне. В современных реалиях отвык быть «сэром».
— Вот, выпейте, полегче станет.
В закрытой пластикой чашке он протянул мне суррогат, который в здешнем Макдональдсе продают под видом кофе. Но суррогат — не суррогат, неважно. Главное то, что он был горячим.
Я сжал пластик в руках, не рискуя подносить ко рту. Если начну сейчас захлёбываться кровью меня точно с миром не отпустят — начнут лечить. И, боюсь, слишком много сюрпризов ждёт в моём организме современную медицину. Лучше не рисковать.
Катрин была бледная до синевы, и не приходила в себя, хотя я мог поклясться, никаких повреждений у неё не было.
Глядя снизу-вверх на остов того, что несколькими часами раньше было мостом, на отблески пламени, бросающие оранжевые всполохи по всему небу, на дробящееся отражение пожара в воде, я не мог не думать о бренности всего живого.
И о том, что совсем не знаю жизни.
Мы, Элленджайты, привыкли смотреть на людей свысока, как человек порой смотрит на собаку. Он может даже очень её любить, но при этом она всё равно остаётся для него всего лишь собакой — партнёрство, далёкое от равенства.
Сама хрупкость человеческой жизни впервые предстала передо мной в таком ракурсе. И мне этот ракурс не нравился.
Потому что я, такой весь из себя умный, красивый, богатый, сексуальный, аристократичный и многое другое в превосходной степени ничего, мать его, не мог сделать для того, чтобы спасти людей. В час Х я был перед лицом испытаний такой же овцой, хаотично мечущейся в поисках спасения, как и любой другой, в моём видении не такой красивый, умный и сексуальный.
Я был бессилен что-либо изменить. Трясущимися руками кое-как удалось выхватить у смерти всего лишь две жизни! А перед глазами мелькало столько лиц! Женщина в красной куртке, отчаянно кричавшая, что ей нужно домой, к дочке, что у них кроме друг друга никого нет. Муж и жена в летах, около шестидесяти лет, оба кругленькие, как поросята, но с добрыми лицами. Они не смогли протиснуться ближе к берегу через ряд машин. Им обоим было страшно. И по лицам видно, до какой степени хотели жить.
А отец с двумя детьми? Удалось ли ему спасти девочку со смешными косичками?
Я ничего не смог для них сделать. Почти ничего. Может быть моё предупреждение и дало какой-то шанс, но этого мало в игре с такими ставками.
— Эй, парнишка. Ты в порядке? — похлопал меня по плечу всё тот же полицейский с усами, что минутой раньше предлагал кофе.
— Похоже, у него шок, — предположила женщина в бело-синей униформе.
Наверное, врач? Или медсестра.
— Со мной не всё в порядке, но шока у меня нет, — отрезал я, всучив полицейскому обратно в руки бесполезный для меня кофе.
Я думал, мы выбрались из Ада, но на самом деле он поджидал нас и на берегу. Раненные — их было так много!
— Боже мой! — выдохнула Мередит, глядя расширившимися от ужаса глазами на добрую сотню людей, лежащих кто где — на носилках, подстилках, а кто-то и просто на голой земле.
Из реки поднимали новых пострадавших. Не всем повезло так, как нам: летящие вниз балки и автомобили дробили конечности, головы, вонзались в тела.
При виде молодой девушки, из бока которой торчала металлическая амбразура, я почувствовал, что меня сейчас вывернет на изнанку.
Сколько раз втыкали ножи в меня, сколько раз, бывало, я сам развлекался подобным образом с Ральфом, но… то было совсем другое. Не так.
Девушка была в сознании, кричала, что ей больно.
— Потерпите! — прикрикнула на неё молоденькая медсестра, по годам немногим старше Мередит или Катрин. — Лежите смирно! Вы меня слышите?!
Медсестра орала на раненную. Скорее всего не потому, что была бездушна. Ей самой было очень страшно.
Но девушка не могла лежать спокойно, потому что я даже отсюда чувствовал её боль.
— Я хочу жить. Не хочу умирать! Не хочуь! Пожалуйста! Помогите! Пожалуйста…
Я присел, опустившись рядом с ней на колено.
— Вы врач? Вы поможете?..
Голос её затихал, на губах пузырилась тёмная, густая, вязкая кровь. Становилось понятно, почему медперсонал обходил девушку стороной — спешили к тем, кого, по их мнению, ещё можно спасти, а в глаза смерти глядеть никому не хотелось.
— Вы ведь врач… вы врач? — судорожно хватала она меня за руки.
На щеках девушки лихорадочно горел румянец, глаза туманились.
— Я не врач.
— Я… я ещё не жила совсем… — всхлипывала девушка слабо. — У меня даже парня не было… я даже не целовалась ещё ни разу! Я… я к маме хочу… домой…
Слова делались едва различимыми.
Я видел, что душа её вот-вот покинет тело. Она и так держалась только желанием жить и страхом перед смертью.
— Вы… вы не поможете? Так больно! Так… хочется… жить…
— Я помогу. Только ничего не бойся. Считай, что это всего лишь сон. Ладно?
Девушка слабо кивнула.
Если выживет, и впрямь будет думать, что я явился ей в бреду.
Склонившись над её губами, я коснулся их так, как прикасаются при поцелуе.
