Насмешливо, выжидающе меряя меня взглядом.
Я почувствовал, как одна его рука обвивается вокруг моей талии, а вторая резко проворачивает рапиру и, не удержавшись, слегка прикусив губу. В следующую секунду он резко склонился, всем весом надавливая на рукоять, максимально усиливая мои болевые ощущения.
Наши губы соприкоснулись. И не смотря на всё происходящее (а может быть именно благодаря ему) вкус его твердых, упругих, горячих губ пришёлся мне по вкусу.
Голова кружилась одновременно и от боли, и от удовольствия.
Мне нравился, как его язык пробует на вкус успевшую оросить мои губы кровь. Нравилось, что моя кровь перетекает в его рот, заставляя голову кружиться, а мышцы сжиматься. Знакомые с детства ощущения — острая боль и такое же острая страсть — затуманили голову. Дыхание моё участилось.
Чёрт! Да я почти забыл, где нахожусь и что делаю.
Даже не знаю, каким чудом мне удалось сдержать вскрик, когда Рэй резко, одним сильным движением, довернув кисть в круговом движении для усиления эффекта, вырвал рапиру из моего тела.
Вот это… это было действительно очень чувствительно.
Боль рванула изнутри, словно взбесившийся зверь. И не думала меня отпускать — только плотнее сжимала челюсть.
Я сделал тоже самое.
Но я ошибался, предположив, что Рэй даст мне передышку. Грубо схватив за волосы, он запрокинул мне голову с тем, чтобы заглянуть в лицо, в то время как вторая его рука рывком вошла в открытую, уже начавшуюся затягиваться рану.
Почувствовав, как его, с виду таким музыкальные, а на деле чертовски сильные пальцы сжимают внутренности, я судорожно втянул в себя воздух. Наверное, вполне мог бы заорать, и позорно уступить в споре, но накрывший мои губы рот Рэя поглотил готовые сорваться с них стон.
Он, несбывшийся стон, забился между нами, как пойманная в силок птица. Как готовое вот-вот разорваться сердце.
Боль…
Её острые, как стёкла, края то ли ласкали, то ли убивали.
Я видел, как Рэю это нравилось. Моя боль заводила его, возбуждала.
Огорчало то, что и меня — тоже.
«Нам нравится то, что нас разрушает, — сквозь охватывающую тело агонию, прорвался из памяти голос Ральфа. — Мы, наверное, единственные в мире создания, которые вне всякой аллегории, буквально, способны этим наслаждаться».
Я всегда считал, что это какой-то побочный процесс нашей нечеловеческой физиологии. Как предохранитель.
Люди на определённой стадии разрушения дохнут от болевого шока, а наш организм срабатывает вот таким вот странным образом, переводя боль в удовольствие.
Потому что в отличие от людей мы, Элленджайты, не дохнем.
Мы чувствуем, остро, фаза за фазой, все грани боли, все её искорки, стороны, сливаясь с ней каждый раз полнее, чем с любой из наших многочисленных любовниц.
Это похоже на карусель, с каждым оборотом вращающуюся всё быстрее и быстрее, пока всё не сливается в одну сплошную, нескончаемую ровную линию.
Рука Рэя мешала моему организму себя исцелить и от этого боль усиливалась многократно.
Наконец его алые от моей крови руки оказались полностью на свету, давая мне возможность вздохнуть.
Перед глазами плыли алые круги. А зверь внутри прогрыз себе дорогу от желудка до горла и метался по позвоночнику то вверх, то вниз, точа об меня острые зубы.
— Твоя очередь, сладкий.
Перепачканный моей же кровью палец Рэя скользнул по моим губам.
Нужно сосредоточиться. Нужно придумать нечто такое же, как у него — красивое, эротичное, мучительное, завораживающее.
Беда в том, что если собственная боль меня заводила, то чужие страдания радости не приносили. Именно поэтому, наверное, в итоге я всегда легче ладил с Синтией, чем с Ральфом — Синтия не требовала от меня ответных ударов. Её-то вполне устраивала игра в одни ворота.
Но я сам вызвался играть в эту игру с Рэйем. Нужно идти до конца. Сейчас мой ход.
Два острых кинжала — холодный, тяжёлый металл от наконечника до рукояти, словно одно целое, — легли в ладони. Я вогнал их Рэю в живот.
Сталь вошла рядом, один клинок рядом с другим, почти соприкасаясь. Разведя руки, увеличил разрез.
Металл перестал быть холодным, горячая кровь его быстро согрела.
Внутренности Рэя под моей рукой были ещё горячее. Они почти обжигали пальцы, когда те сжались на одновременно упругом и мягком желудке противника.
У Рэя была железная выдержка. Ни то, что ни один мускул не дрогнул в его лице — оно вообще не изменило выражения. Даже просто маской не застыло.
Тело никак не отреагировало на моё грубое вторжение. Не сбилось, углубившись или ускорившись, дыхание; не напряглись плечи или пресс.
На мгновение меня даже охватили сомнения: чувствует ли этот чёртов клон вообще хоть что-нибудь?! Может быть, его нервная система отличается не только от человеческой, но и от нашей — тоже?
Охваченный наполовину злостью, наполовину исследовательским азартом, я, усилив физическое действие пси-энергией (ага, это новое словечко успел подхватить то ли в какой-то газетёнке, то ли в интернет-паутине) вырвал желудок из его тела, швырнув ему под ноги.
В своё время мы похожим способом развлекались с Ральфом. По себе знаю, это «переживательно» и «выживательно», но ощущения дарит яркие и незабываемые. Вся прелесть в том, что основной пик приходится вовсе не на сам момент утраты органа. Восстанавливаются ткани после подобного эксперимента около суток, при условии нормального состояния организма. Бывает — и дольше. Всё это время переливы и обертоны болевой симфонии ты познаёшь во всей её богатой палитре.
Рэя тоже проняло. Откинув голову, он резко втянул в себя воздух. А когда вновь выпрямился, зрачки у него были сужеными, как у наркомана после принятия дозы.
Ну, по крайней мере, я убедился в том, что играл он честно — боль определённо чувствовал. А мужество противника, даже если вы ненавидите его, всегда вызывает уважение.
— Твоя очередь, — бросил я.
И, понимая, что разминка закончена, что на этот раз игра пойдёт всерьёз, прислонился к краешку стола, сжимая дрожащими пальцами столешницу.
Рэй не заставил себя просить дважды или долго ждать.
Взяв в одну руку кинжал, брошенный мной минутой раньше, второй он подтянул бокал с остатками вина. Против моего ожидания допивать не стал, выплеснул в камин. Раздавив в ладони хрупкое стекло, второй рукой восстановив надрез на моей почти затянувшейся ране.
Мне понадобилось сделать над собой усилие, когда его намерения стали очевидны, чтобы не двинуться с места, сохраняя показную невозмутимость.
— Оригинально, — фыркнул я.
— Я сам такой. Оригинальный и неповторимый.
