А уж при воспоминании о трубке, соединяющей её вены с тем созданием и вовсе начинало тошнить.
Но шли дни. Ужасная ночь в склепе отодвигалась всё дальше и дальше.
Вскоре тот Альберт, которого Катрин видела перед собой перестал ассоциироваться с тем монстром, что напугал её в ту ужасную ночь. Как будто это были два разных существа или человека.
Катрин больше не испытывала негативных эмоций.
Но то, что пришло на смену, было хуже — почти неконтролируемое влечение. Или наваждение? Или как назвать это зависимое существование, когда постоянно думаешь о человеке, хочешь знать, где он, с кем, чем живёт, чем дышит?
И это при том, что Катрин Альберта не понимала совершенно.
Что им движет? Чего он хочет? Отчего так быстро меняются его настроения?
Почему в одно мгновение он смеётся, заразительно и весело, бывает так мил и предупредителен с ней, что Катрин с замиранием сердца готова поверить, будто всерьёз ему не безразлична.
А потом его взгляд делается стеклянным. Он смотрит мимо неё. А от его безупречно-вежливого тона хочется залезть на стену или волком взвыть. И понимаешь в отчаянии, что любая мысль о чувствах к себе абсурдна — с любимыми людьми так никогда не говорят. На них никогда не смотрят так бесстрастно и ровно.
И Катрин закрывалась, словно устрица в раковине, отчаянно в душе молясь, чтобы Альберт разрушил её барьеры и дал бы, хоть на миг, понять, что заинтересован в ней. Не как в наследнице Элленджайтов. Не как в друге и добром товарище, но как в женщине.
Однако, чем больше пыталась она найти подтверждение тому, что ошибается в его чувствах к себе, тем больше находила доказательств своей правоты.
В минуты отчаяния, почти с ненавистью глядя на своё отражение в зеркале, Катрин готова была, не раздумывая дважды, отдать полжизни за более привлекательную внешность. Хотя вон до чего красива Ирис, а ведь в её сторону Альберт смотрит даже реже, чем на Катрин.
«Потому что за Ирис нет того состояния, что за мной», — говорила себе Катрин, подавляя вздох.
Да, жить рядом с человеком, с каждым новым днём занимающим в твоём сердце всё больше и больше места, но относящегося к тебе с бесстрастием друга, не сахар.
А внезапные вспышки страсти почему-то казались ещё хуже. После таких моментов Катрин чувствовала себя униженной, как если бы он пытался использовать её.
«Может быть я накручиваю сама себя? Может быть, проблема во мне, а не в нём?», — пыталась она кое-как себя утешить и снова надеялась на лучшее.
Он ведь уважал её. Кто знает, может со временем?..
Прошло несколько часов после того, как Альберт ушёл.
Метель расходилась всё сильнее и сильнее. Ветер завывал, словно нечисть, поверженная праведником в ад. Видимость была близка к нулевой, за окном всё тонуло в белом мраке.
А ведь водительский стаж у Альберта никакой. Да и то эмоциональное состояние, в котором он уходил…
Спустя два часа поняв, что Альберт так и не вернулся, Катрин потеряла голову от беспокойства.
Картины, одна страшнее другой, представали перед её внутренним взглядом, рисуемые богатым воображением.
На завтра предстояла сложная контрольная, а где уж тут её написать, когда сон бежал прочь, а сердце болело от воображаемых ужасов, в которые уже почти поверил?
Уговорив себя, что позвонить Альберту в данной ситуации будет правильно, Катрин набрала заветный номер.
Но всё стало только ещё хуже. Ответа не последовало.
Он никогда не игнорировал её звонки. Отвечал всегда. Если не сразу, так перезванивал спустя какое-то время.
А тут — тишина.
Катрин сидела на кровати, держа в руке телефон и пытаясь понять, что ей теперь делать? Звонить в полицию? В морг?
Ещё спустя два часа не в силах оставаться в одиночестве она разбудила Ирис и поделилась с ней своей болью.
Протирая глаза спросонок, Ирис поначалу встретила Катрин неласково:
— Да почему ты так уверена, что с твоим Альбертом что-то случилось? Может просто шляется где-нибудь? — попыталась выглядеть бодрой Ирис.
Но наткнувшись на дикие от горя, почерневшие глаза двоюродной сестры, сникла. Такой потерянной и несчастной она Катрин и не помнила.
— Куда ему пойти? Он же почти никого в Эллиндже не знает!
А ещё через час они вместе сидели на кровати, зажимая каждая в кулачке по платочку, обе — с сухими красными глазами и плотно поджатыми губами.
Стоило сорваться одной — сорвутся обе. И тогда станет понятно, что всё кончено, надежды нет. Что действительно не миновать этих пугающих пустотой и бесцельностью звонков в морг.
Потом начнут тянуться дни, и ты уже не будешь знать, на что надеешься, идя на очередное опознание: что узнаешь того, кто перед тобой? Или — нет?
— Позвони ему ещё раз, — потребовала Ирис.
— Я же недавно звонила?
— Звони!
Катрин послушно нажала кнопку вызова.
Девушки вместе выслушали серию гудков, уходящих в никуда.
И снова застыли.
— Что теперь? — спросила Катрин деревянным голосом.
— Звони в полицию.
— Может, ещё подождём?
— Чего ждать?
Содрогаясь от мысли, что приходится это делать, а значит, ситуация принимает наихудший вариант развития из возможных, Катрин поплелась за справочником.
И в этот самый момент телефон ожил.
Сёстры разом кинулись к кровати, на которой голубым сиянием подсвечивалось имя Альберта.
— Что?! — от нетерпения шёпот Ирис звучал почти зло. — Что там?
— Сообщение, — от облегчения у Катрин даже слёзы на глаза навернулись, хотя до этого она не проронила ни слезинки.
— От кого?
— От Альберта.
Стоило нажать заветную кнопку, высветились скупые слова и время отправления:
«Всё нормально. Еду домой».
— Слава Богу!
Ватные ноги плохо держали и Катрин села на кровать.
Ирис же стояла, сверкая глазами, как Немезида, уперев руки в боки:
— Всё нормально у него? Да я его убью! Придушу собственными руками!
Катрин ничего не имела против. Возможно, даже окажет посильную помощь.
После нескольких часов морального прессинга у Катрин даже сердиться не получилась.
И облегчение по-настоящему почувствовать не удавалось. Дурные предчувствия никуда не делись. От того, что страхи не были теперь конкретными, лучше нисколько не стало.
— Спасибо, Ирис, что была рядом. И прости, пожалуйста, что разбудила.
