Ужасно хотелось плакать. Только вот из сухих глаз не удалось выжать ни слезинки.
Глава 11. Сандра
Красота бывает разной. У неё тысячи оттенков выразительности. Прекрасен цветок и самоцветный камень; прекрасна берёзовая роща и надвигающийся грозовой фронт; прекрасен восход солнца и закат дня, вскипающая лава в жерле вулкана и мягко кружащийся золотой лист. Красота – это то, что придаёт нашей жизни краски, интерес и азарт. То, без чего жизнь теряет всякий смысл.
Кристалл-Холл красив и потому исполнен для меня особенного, тайного смысла. Он хорошо во всех отношениях. Я бы не хотела прислушиваться к тайному голосу, который, увы, не ошибается никогда, но этот голос упрямо твердил, что под этой красотой таится жирный-жирный червь; что он рано или поздно даст о себе знать.
За всё придётся платить. За любовь, дружбу, мимолётную улыбку, каплю дождя, стекающую по стеклу, ощущения мягкого меха под щекой. Мы живём в кредит до тридцати лет – так говорит отец, а потом платим. За всё, чем успели насладиться.
На отца иногда находило такое настроение: пофилософствовать, поговорить о смысле жизни. Он считал, что жизнь бессмысленна, и что на самом деле после смерти ада не будет. Что Земля и наша жизнь – это Ад им есть. И что нет никакого бога, потому что какой Творец обречёт своё создание на смерть?
Что может быть хуже, чем существование с мыслью, что в любой момент ты можешь потерять всё? Что мир сотрётся с твоих глаз и ничего не останется – даже сознания? В любой момент ты можешь потерять того, кого любишь, и ты не в силах это предотвратить?
Мой отец бессовестная, но умная мразь. Я с ним согласна на все сто: если существует во Вселенной ад, то мы живём в нём.
Не потому ли младенцы так истошно орут, появляясь в грязи, крови и боли? Их души помнят и знают правду: земля – это ад; место, куда все мы пришли искупать свои грехи. А если не искупим, то снова вернёмся и снова будем жить, гоняясь за мишурой, как кошка за хвостом – со всех сил и без всякого прока.
Единственное, что в мире имеет цену, единственное, что мы сможем унести отсюда – это наши чувства к другим людям, наши мысли и воспоминания. Но, по непонятной иронии, мы всю жизнь делаем всё возможное, чтобы как можно меньше привязываться, как можно меньше думать и так мало помнить.
Мы не сможем принести Богу ни доллара, ни яхт, ни машин, ни замков. Наши руки будут пустыми, если, конечно, у нас вообще останутся руки. Встав в Судный день на Весы Добра и Зла, мы назовём лишь имена тех, кого любили и имена тех, кто любил нас.
Бог есть любовь. Только любовь по-настоящему и имеет значение во всей этой бессмыслице.
Но любимых мы предаём первыми. Нам, зачастую, так и не удаётся постичь ничего, кроме еды да хлама. Мы называем реальностью существование, состоящее из длинной потребительской цепочки да глупой, пустой, как скорлупа, лишившаяся ореха, похоти.
Верю ли я во весь этот бред, который надумала, сидя на скамейке у грустного ангела, молитвенно сложившего руки под приторно-скорбным и в тоже время совершенно лишённым одухотворённости, каменным лицом?
Нет.
Как не верю я и в загробную жизнь. Хочу верить, что после смерти нас что-то ждёт и – не могу.
Для меня смерть страшна своей безысходностью. И её не миновать никому. Смерти не дашь взятки, с ней не договоришься, её не запугаешь. Она по-своему восхитительна, эта жуткая дама с белом.
Если так подумать, смерть куда честнее жизни. Если бы они были персонифицированы, и можно было бы выбирать, кому из двоих служить – я бы выбрала Смерть. За её жестокую честность. Она равно забирает богатых и бедных, глупых и умных, жестоких и добрых, лицемеров и праведников.
Смерть ни для кого не делает исключений.
Но смерть не персонифицирована. И не честна. Она просто есть и её не избежать. И нет никакой высшей справедливости, нет бессмертия души.
Очень страшно знать, что, когда умирает близкий человек, его больше нет нигде и ни в какой форме.
Ни дождём, ни голосом, ни голубем белым, ни чёрным вороном никто никуда не вернётся. Мы станем кучей копошащихся червей, когда покончим с этим Адом.
Не будет Горнего Призыва – ничего не будет. И это страшнее любого Дантовского Ада с его девятью кругами.
– По кому скорбим? – раздался над ухом знакомый ехидный голос.
Энджел? Ну что ж! Это было дело времени. Конечно, он должен был появиться.
Я подвинулась, уступая ему место на мраморной белой скамейке, на которой сидела. Тепло у правого плеча означало, что он сел. Меня обдало облачком дорогого парфюма. Не знаю, что за запах, но приятный, с лёгкой горечью.
– Решила от нас сбежать? – похлопывал он по коленям перчаткой, зажатой в руке.
– Я заслужила отдых.
– По-твоему, сидеть у заброшенного склепа весело?
– По-моему это спокойно.
– Никогда не понимал твоих странных развлечений.
– Да уж. Мой способ развлекаться самый странный, если сравнивать его со всеми остальными в нашей милой семейке.
Какое-то время мы молча сидели рядом.
Я столько злилась на Энджела в последние месяцы. Я так надеялась, что его увлечение Ирис поставит точку в их нездоровых отношениях с Артуром. Мне было так больно оттого, что этого не произошло, что я восприняла это как предательство. Теперь понимаю, что дело не в Энджеле – дело во мне. Я не хочу принимать правду. Для себя я выстроила образ, с которым привыкла жить, образ, которому брат когда-то соответствовал. Да, Энджел не сам ступил на путь порока: его продавали, заставляя подчиняться то угрозами, то шантажом. Я привыкла считать, что он жертвует собой. Но это давно перестало быть правдой. Порок стал для него образом жизни, приносящим радость. Ему нравилось спать с нашей матерью, нравилось спать с нашим отцом, нравилось спать с Артуром. А то, что это не нравилось мне, ничего не меняло.
У меня два пути. Первый: смириться и принять Энджела таким, каков он есть, пытаясь бороться за остатки того, что ещё оставалось в нём хорошего. Второе – отступиться, уйти, предоставив его собственной судьбе.
Когда пытаешься спасти утопающего, куда больше шансов утонуть, чем спасти. Это я к тому, что, оставаясь рядом с Энджелом у меня есть все шансы увидеть его похожим на нашего отца, а я не знаю, как я это вынесу.
Не хочу дожить до этого времени. Не хочу на этой смотреть.
– Зачем отец послал тебя сюда? – слегка хрипловатым от волнения голосом поинтересовался брат.
– Ты его бы спросил.
– Я тебя спрашиваю.
– Официальная версия – следить за Элленджайтами, но, возможно, он понимает, что жить с вами я больше не могу.
– Ты о чём? – нахмурился брат.
– Как поживает Артур? – ответила я вопросом на вопрос.
