– Невозможно, нет, – решительно покачал головой я. – Оставь его уже, наконец, в покое. Партия сыграна, Синти!
– Я желаю сыграть ещё раз.
– Он никогда тебя не любил! – не выдержал я. – Ты знаешь это! В прошлый раз ты испробовала всё, что могла, но ничего не изменила. Отпусти то, что не твоё. Просто начни жизнь сначала и – живи. Я не понимаю, Синти, зачем?! Зачем воскрешать всю эту боль? Весь этот кошмар и грязь? «Пусть мёртвое прошлое хоронит своих мертвецов!», – помнишь?
– Мне нужен Ральф, Альберт. И если ты откажешься мне помочь его вернуть, то и свою драгоценную Кэтти ты тоже не получишь!
Сердце моё забилось сильнее:
– Что ты с ней сделала?
– Да ничего, не волнуйся! Обычный летаргический сон. Безопасно, как в вакууме. Практически никаких угроз, кроме самой маленькой: не проснуться.
– Ты не посмеешь так со мной поступить! Ты обещала не причинять ей вреда!
– И выполнила своё обещание – она невредима. И вообще, если бы ты не притащил её сюда сегодня с собой, у меня не было бы возможности использовать её против тебя, как оружие.
– Ты верна себе, дорогая сестра! Как всегда, во всём случившемся у тебя виноват я?!
– Но ты и правда виноват, – рассмеялась Синтия. – Если бы не был таким сластолюбивым слабаком, я не могла бы тобой легко манипулировать и всё, совершенно всё, было бы иначе.
– Какая же ты сволочь, дорогая, милая сестрица, – я не мог изгнать боли, терзающего сердца, из моего голоса полностью. – Что ты за дрянь, если так обходишься с единственным человеком, который любит тебя такой, какая ты есть?
– А что мне остаётся?! – зло взвизгнула Синтия, отскакивая от меня, от протянутых к ней рук. – Ты вынудил меня! Ты любишь меня, но всё время бросаешь! Принимаешь сторону моих врагов!
– Врагов?! Ты говоришь так о матери и Ральфе? Они были тебе врагами, Синти? Да они просто по-другому смотрели на жизнь.
– Ральф пытался меня убить! Понимаешь?! Он пытался сделать это и сделал бы, если бы я не убила его первой!
Я замер, глядя в её искажённое мукой лицо.
В нём было так много страстей и эмоций: боль, ярость, недоумение изумление перед тем, что случилось тогда.
– Не говори мне, что он просто пытался меня спровоцировать! Я знаю – он по-настоящему хотел меня убить.
Скорее всего так и было. Но что, дорогая сестра, ты сделала тогда, чтобы Ральф пошёл на такой шаг?
– Почему ты думаешь, что, воскреснув, он не вернётся к своим попыткам? Не попытается снова и снова?
– Потому что он не станет причинять боли тебе, Альберт. Ради тебя он меня пощадит.
Да. Всё так. Многоходовки, интриги, комбинации.
– Разбуди Катрин, – потребовал я.
– Только после того, как вернём Ральфа, – решительно стояла на своём Синтия.
Я уже знал, что и в этот раз уступлю.
Да, я тряпка. В нашем поединке воль и характеров она всегда одерживала верх. Синтии было плевать на жизнь других, а мне нет. И так повторялось раз за разом.
Ральф когда-то сказал, что истинная сила в бесчувствии. Титаны потому и были Титанами, что в них не было ни капли человеческого.
Я не Титан. Может быть я и потомок падшего ангела, но у меня человеческое сердце и я не могу обрекать на смерть того, кого люблю.
– Я помогу, – собственный голос казался чужим. – Но чем бы не закончилась эта твоя очередная авантюра, Синти, на этот раз я поставлю на тебе крест. Мы больше никогда не увидимся.
– Как скажешь, братец, – усмехнулась она.
Видимо, в то, что я сдержу это своё слово она верила не больше, чем во второе пришествие Христа.
– Прежде, чем мы уйдём отсюда, сними с неё…
– Что? – краешки губ Синтии дрогнули в усмешке.
– Я не знаю. Колдовство? Гипноз? Внушение? Просто я хочу быть уверен, что, если мы не вернёмся, с Катрин всё будет в порядке.
– Мы вернёмся, – не допускающим сомнения тоном ответила Синтия. – И как раз её сон и будет тому гарантией.
– Ты мне не доверяешь до такой степени?
– Однажды ты уже лишил себя жизни.
– Себя. Не тебя.
– Я жила очень долго, дорогой брат, чтобы познать простую истину: никому нельзя верить, даже собственной тени. Даже самому себе, – она сделала несколько шагов вперёд, приближаясь. – Мы тратим драгоценное время, а оно уходит. Нам же так многое нужно успеть сделать.
– Я сказал: сначала разбуди её иначе я не сдвинусь с места.
Синтия досадливо всплеснула руками:
– Если я сделаю, как ты хочешь, ты тем более с места не сдвинешься. Мы вынуждены будем тратить его на объяснения, выяснения отношений, прочую малозначительную муть.
– Для тебя…
– Что ты сказал?
– Малозначительную для тебя, – тихо проговорил я. – Не так ли? Но когда Синтию Элленджайт интересовало что-то, что важно другим? Всегда только твоя многоважная персона.
– Давай мы пропустим часть с твоими упрёками? Мы оба знаем, брат, что ты рано или поздно сделаешь так, как я хочу. Так давай пусть это будет рано?
***
Тьма – она стала плотнее и ближе, осязаемей.
Разочаровываться в людях больно, но ещё страшнее понимать всю беспросветно-тёмную сущность человек, без кого собственное существование полным уже не мнится.
На самом деле человек никогда не может обмануться полностью – он лишь закрывает глаза на ложь. Сначала на одно, потому на другое, третье. Ищет бесконечное оправдание для того, чему оправданий нет.
Я всегда считал, что наша любовь с Синтией, – выше морали она или ниже, – она прежде всего есть. Что Синтия, как бы безжалостна не была к другим, как бы не играла чужими судьбами-жизнями, для меня всегда делает исключение.
Я – та черта, которую она не перешагнёт по любому, я тот, с кем она всегда будет считаться.
Уже не уверен, что в реальности когда-то так было. Возможно, не дотягивая до понимания истины, я выдумал мою слепую веру, которая, как позвоночник, всегда поддерживала меня и питала.
На самом деле для Синтии я был не чертой, а её любимой игрушкой. Её щитом и мечом, которыми она пользовалась по своему усмотрению. Она годами великолепно манипулировала мной, моим чувством вины, моей привязанностью и тем, что я ложно считал честью.
Двадцать первый век, циничный и трезвый, во всём этом своём рациональном торжестве имеет свои плюсы. Здесь трудно строить иллюзии дольше нескольких дней. Скорость и информация не дают возможности уверовать в миражи.
Синтия меня любила – по-своему, постольку, поскольку эта любовь не мешала ей во всём остальном. Мне понадобилось пройти через смерть и любовь к другой женщине, чтобы понять то, что всегда лежало на поверхности, то чём неоднократно говорили все: наша с ней мать, мой отец, Ральф, для Винсент, даже кузина Стелла.
