Выражение его лица сделалось застывшим и отстранённым. А потом он вдруг рассмеялся. Горько и жёстко.
Он смеялся и смеялся и делалось жутко от этого смеха. В нём не было веселья. В нём не было радости. Так могут смеяться только поверженные демоны. Или падшие ангелы.
Смех Ральфа оборвался резко. Почти так же неожиданно, как и начался.
Я прекрасно понимал его чувства. Я помнил, как полгода назад точно так же, как он, открыл глаза и оказался один в чужом мне мире. А все, кого я любил, остались в прошлом.
Мёртвом прошлом – мёртвые сами.
А потом, когда я постепенно начал свыкаться с тем, что случилось, в душе смиряясь с неизбежным, Синтия оказалась воскресшей. И я завис, распятый между моим прошлым и будущим и эта вечная половинчатость – моё бесконечное, нескончаемое настоящее.
Какая ирония, каждый раз как я пытаюсь поступить правильно (с моей точки зрения, разумеется) всё становится только запутанней. Я готов был умереть. Пусть даже в огне. Но вместо того, чтобы забрать наши прогнившие души в Ад, Бездна выплюнула ещё одного страдальца.
Мне хотелось как-то поддержать Ральфа, но в голову не приходило ничего, кроме мало значащих банальностей. «Всё не так страшно, как кажется?» Но это будет ложью. Бессмысленной в данном случае.
– Тебе не для чего оставаться здесь, – вздохнул он.
– Да. Я знаю, что тебе это не нужно.
Ральф поднял голову. В его взгляде на мгновение промелькнуло нечто вроде удивления, но оно тут же сменилось вялым безразличием.
– Оставь меня. Мне нужно побыть одному.
Словно слугу отпускает. Но я ему не слуга. Я в своём доме. И буду делать то, что захочу.
Осталось только выяснить – а чего я, собственно, хочу-то?
– Что ты намерен делать дальше?
– Тебе-то какая разница? – презрительно скривился он.
– Любопытно.
– Ах, любопытно? – вздохнул он, едва уловимо пожимая плечами. – Что ж? Почему бы и не удовлетворить твоё любопытство? – его голос был тихим, почти невесомым, как летящая осенью паутина. – Я намерен вернуть себе то, что принадлежит мне по праву.
Ральф поднял на меня взгляд. Холодный, спокойный до надменности. Отрешённый до безразличия. И, как льдинка в алкогольном коктейле, плескалась лёгкая насмешка.
– Чем же тебе так не терпится завладеть, дорогой дядюшка? – приблизившись, я обхватил пальцами колонну, призванную поддерживать отсутствующий уже больше века балдахин.
Придерживаясь за это столбик, я крутанулся вокруг, приближаясь к нему, равнодушному и холодному, словно лунный луч.
В его взгляде читалось понимание и… всё та же раздражающая меня насмешка.
– То, что вы с сестрой у меня на пару украли, – в голосе его ровно звучали сталь и шёлк, от него в пространстве словно тонко звенели невидимые льдинки.
Глаза смотрят на тебя, но взгляд словно скользит мимо, как капли, стекающие по стеклу, не задерживаясь, оставляя призрачную дорожку, бесцветную и всё же различимую.
– Мы? Разве?
– А разве нет? Вы отняли у меня мою Смерть. И мне теперь придётся её вернуть.
Я покачал головой:
– Не стоит. Только хуже сделаешь.
Под его взглядом мне сделалось очень неуютно. Усмешка шла от него незримой волной, натянутая, точно звенящая от напряжения струна.
«Его присутствие заставляло мир сочиться болью и порочностью», – раздался в моей памяти голос дяди Винсента. – «Его красота связана с пустотой, бесконечной, как сама Вселенная. Этого нельзя описать словами. Это нужно увидеть, прожить, прочувствовать. Люцифер, чья ненависть направлена не на мир, а на самого себя».
Дядя был прав. Этого нельзя описать словами. Это нужно видеть.
Вроде, ничего особенно в этом Ральфе не было? Все мы, Элленджайты, красивы. И едва ли он красивее меня? А в Рэе – в том ярких красок куда больше.
Но что-то в Ральфе было такое… как от наваждения. Поневоле взгляд обращался в его сторону, а рука просилась прикоснуться, ощутить, что эта плоть – живая. И дело даже не в похоти – с ней легко совладать, отодвинув искушение или подчинившись ему.
Чувство, что он во мне вызывал, было наполнено тоски, щемящей жалости, восхищения и грусти.
Ральф был совершен. Как и его сын, которого я когда-то любил со всем пылом, на который был способен. Но в Ральфе-втором не было нарочитой жестокости, жившей в его сыне. И в его дочери – тоже, если на то пошло.
– Хуже? – покачал он головой. – Да куда уж хуже?! Я мечтал покончить с жизнью не за тем, чтобы, потеряв мать, обрести её сумасшедших детишек. – Ральф покачал головой и отвернулся, словно избегая моего взгляда. – Не смотри на меня так! – взмолился он.
А мне сделалось неловко:
– Так – это как?..
– Неважно, – глухо отозвался Ральф, тяжело дыша. – Просто не смотри. Я не могу видеть твоего лица. Я не хочу тебя видеть. Уходи.
– Да. Ты это уже говорил. Но вопрос в том, что если не я – тогда кто? Твоя сумасшедшая дочка?
– О, чтоб тебя!.. Да замолчишь ли ты?! Дочка?! С ума можно сойти!
Говоря это, Ральф, как подброшенный пружиной, заметался по комнате.
«Добро пожаловать в сумасшедший дом. Я так вообще готовлюсь жениться на своей пра-пра-правнучке. И что? Ничего. Я не чувствую к Катрин ни малейшей тени родственных чувств. А тебя воскресила твоя драгоценная дочка. Кого другого ты, пожалуй, мог бы в порыве чувств и прихлопнуть. Но – собственную дочь? Хотя, почему нет? Когда для тебя всё упирается лишь в слова, ты верить им не спешишь».
– Ты любил нашу мать?
Вот честно слово, я не собирался об этом спрашивать. Какая злая сила дёрнула меня за язык.
Ральф перестал вихрем кружить по комнате. Замер, разглядывая меня так же пристально, как я – его.
– Она действительно умерла? – глухим голосом, какой бывает у тех, кто говорит вопреки сильной боли, проговорил он. – На самом деле?
– Увы! Но – да.
Ральф подошёл к кровати, на которой я сидел и опустился рядом. От него удивительным образом веяло и холодом, и теплом – одновременно.
Я видел, как он силится задать следующий вопрос. И не решается.
– Как… как она умерла? Она была счастлива с… твоим отцом?
– Сложно сказать. Мать была не из тех, кто легко обнажает душу. Даже с детьми.
– Но вас ведь она любила?
– Меня – да. Синтию – нет.
Что-то дрогнуло в лице Ральфа, и он поспешил отвернуться.
– Вот как? Плод нашего преступного союза любви был не достоин её любви?
Мне показалось, или он кого-то цитировал?
– Что ж? Твоей сестре ещё повезло.
