Повзрослев, познакомившись с другими моими родственниками, узнав всю предысторию, я, конечно, сумел лучше понять природу той неприязни, что моя мать ко мне питала. Я был для ней воплощением всего того, что она хотела бы забыть, изжить, вычеркнуть из своей памяти. Я был прямым и непосредственным подтверждением существования её вины и порока, а она их признавать не хотела – даже перед самой собой.
Она не меня отрицала, а себя – ту часть, что привела к моему появлению. Но такие вещи понимаешь, лишь повзрослев. Пятилетний «я» понимал, что я настолько плох, что от одного моего вида эту красивую, блистательную женщину тошнит. Она, в моём понимании, виновата быть не могла. Значит, я был настолько плох, что, в принципе, не имел право на то, чтобы жить.
И я пытался ей помочь от меня избавиться. Всеми способами, что приходили в голову.
– Сколько лет тебе тогда было?
– Пять или шесть.
– С ума сойти!
–Не стоит. Как сама понимаешь, у меня ничего не выходило. Как бы не было больно, что ни делай – конца так и не было. Я всегда выживал. И лишь сильнее злил её. Каждый раз, когда не получалось скрыть свою болезненность, она приходила в ярость и отвращение в её глазах читалось ярче и отчётливее. Она сама отдавала меня своим друзьями, чтобы я развлекал их, а потом брезгливо подбирала юбки, словно я этого хотел и это был мой выбор. Мне не так много от неё было нужно: ласковое слово – хотя бы иногда. Можно и без него, просто чтобы она не смотрела на меня, как на крысу из помойки, которая прошлась по стулу и теперь придётся выкинуть всё из страха заразиться бубонной чумой! В конце концов я бы принял то, что она зарабатывала на мне. Сама работать она не умела, да и не в белошвейки же с гувернанткой ей, бывшей одной из первых богачек в мире, идти? Когда Элленджайты взрослеют, они пускают ножи, огонь и яд в ход для собственного развлечения – нам нужны были деньги. Отлично! Я был бы рад сделать это для неё, ведь кроме это женщины у меня никого тогда не было. Но её ненависть, её презрение, отвращение и брезгливость – они вымораживали и выжигали душу одновременно. Чтобы я не делал – для неё, против неё, – это выражение никогда не уходило из её глаз. «Лучше бы я сдохла, чем произвела на свет очередного грязного выродка, но, к сожалению, я дышу и вынуждена видеть его каждый день». Чтобы я не делал, я не мог стереть этого выражения из её глаз, её чувств и её сердца. Казалось, что с каждым днём моё присутствие тяготит её лишь сильнее и больше.
Я слушала его почти не дыша. Боль сочилась из каждого его слова, и это при том, что говорил Ральф очень тихо, спокойно и просто.
Как я уже говорила раньше – когда думаешь вслух, лучше понимаешь самого себя. Вот и он словно проговаривал мысли вслух, не стараясь произвести впечатления на собеседника, вызвать в нём жалость.
Он хотел, чтобы я поняла его. Ему нужно было моё понимание. Или, возможно, он впервые так хорошо понял самого себя?
–Она никогда не говорила со мной об отце. А я никогда о нём не спрашивал. Я понимал, что её ненависть ко мне как-то связана с ним и представлял его себе изысканным, могущественным аристократом. Откровенно говоря, я думал, что мой отец это Винсент Элленджайт. К тому времени он сумел построить неплохую хлопковую империю, наладив пути сообщения с Колумбией. Неофициально наверняка были и другие источники дохода.
Иногда я приходил к его дому, никому об этом, естественно, не говоря. И глядя на человека с жёсткими чёрными волосами и правильными, но резкими, как росчерк кинжала, лицом, я придумывал планы мести. Я научился его ненавидеть за то, что, думал, он сделал с моей матерью.
Но настал момент, и я понял, что ошибался в своих подозрениях. Когда я познакомился с Ральфом I отцом и, уж так случилось, по совместительству с моим старшим братом.
Глава 15. Ральф
Бледное лицо Ральфа в свете искусственного освещения смотрелось даже более неестественным, чем было на самом деле. Мне кажется, что даже лунный свет или свет свечи делали бы его менее нереальным, потому что и в том, и в другом случае не возникало такого контраста между неестественным и обыденным.
Пауза затягивалась, и я напомнила о себе:
– Отношения с матерью у вас не заладились. А с твоим братом-отцом было лучше?
– Всё, что угодно было для меня лучше, чем оставаться рядом с Виргинией. Её ненависть отравляла хуже яда. Хотя, думаю, я бы мог переносить её присутствие рядом, хотя бы ещё какое-то время, но, по какой-то причине терпеть она меня дальше отказалась.
Я помню тот вечер очень отчётливо, так, будто это случилось вчера. Была зима, холод стоял просто зверский. Очередного клиента сильно занесло, так что после встречи с ним пришлось полежать пластом. Организм, истощённый слишком частными «сеансами», как дорогая матушка называла встречи с теми извращенцами, за счёт которых мы могли существовать относительно безбедно, не желал идти на поправку, и меня на какое-то время оставили в покое, предоставив самому себе. Это было вполне предсказуемо, поскольку от меня в таком состоянии не было никакого толку – одна морока.
Когда Ральф появился в дверном проёме, он сразу же показался особенным. Это была практически любовь с первого взгляда.
На тонком бледном лице рассказчика засветилась лёгкая, чуть ироничная, грустная улыбка.
– Он так отличался от всех тех, что приходили до него. Я словно смотрелся в зеркало и видел себя не таким, каким был, а таким, каким хотел бы стать. Высокий, гибкий, красивый, как ангел, вечно юный. И такой холодный и отстранённый, как недосягаемые звёзды. К таким хоть бы прикоснуться невзначай – как к мечте, чтобы греться воспоминаниями об этом позже.
Я потянулся к нему всем своим существом, как к воздуху, но… с первой же встречи понял, что моим чувствам и в этот раз не суждено быть взаимными.
Красивый молодой человек (отцу в тот момент на самом деле было не больше двадцати, но когда тебе семь, это кажется солидным возрастом).
– Не больше двадцати?..
Я мысленно прикинула и сопоставила сроки: двадцать да минус семь, да минус один…у меня зашевелились волосы на затылке. Да, наши предки не хуже нас знали толк в извращениях. Как это вообще можно захотеть двенадцатилетнего мальчишку, как бы не был он развит, умён и красив? А собственного сына?..
Надеюсь, неведомая Виргиния вращается сейчас в своём гробу и да не будет ей покоя.
– По лицу молодого человека легко было угадать, что видеть меня он не рад, а мне так хотелось завладеть его вниманием, привлечь его к себе. Мне он казался огнём в этой невзрачной и холодной зимней ночи. Я был бы рад, окажись он даже обычным клиентом. Но всё оказалось сложней и запутанней.
Наша чокнутая маман не придумала ничего лучше, чем всучить меня своему старшему сыну. Смешно, будучи взрослой женщиной, перекладывать ответственность на того, кого, собственно, ты сам ещё должен опекать по закону. Моему отцу на тот момент не было даже двадцати одного года, он был несовершеннолетним. Ему и за себя-то отвечать ещё учиться и учиться, а ему всучили ребёнка с букетом проблем.
