Еще одна мелочь, на которую Мартин не обратил внимания. Возможна ли такая беспечность у слабой женщины, живущей на краю кладбища?
Все было так же, как в его предыдущий визит. Кроме одного: дверь открылась, но за ней никого не оказалось. Перед глазами мага предстал узкий проход в глубину дома, по которому в прошлый раз пятилась хозяйка, да угол ткацкого станка, придвинутого к стене в тесном помещении.
– Госпожа Гирли? – осторожно позвал Март. Хотя какая она Гирли?
Маг шагнул за порог…
А в следующее мгновение его ослепило и оглушило нестерпимо яркой вспышкой.
Все, что он успел сделать, – это пустить дополнительный поток энергии в обволакивающий его «щит».
Потом свет померк.
Март не знал, сколько прошло времени, но, когда вновь начал осознавать себя, пришла она – БОЛЬ. Мощная, всепоглощающая, выбивающая слезы из глаз и сворачивающая все внутренности в тугой узел.
«Любая боль рано или поздно проходит», – в детстве говорила ему мать, дуя на разбитые коленки или на очередную ссадину, полученную в вечном противостоянии с сестрой. Он всегда пытался быть аккуратнее и не поранить эту упертую девчонку, вредную, но все же свою, в то время как та дралась всерьез.
Почему-то сознание зацепилось именно за эти слова: «рано или поздно проходит». Март словно наяву услышал ласковый голос матери и даже почувствовал бережное касание к волосам.
Всего лишь воспоминание, вдруг ставшее таким ярким, что боль физическая и правда отступила; уступила место совсем другому, застарелому, но куда более сильному чувству – вине. Чувству, к которому Март давно привык и с которым умел справляться одним простым способом – научился его принимать.
Он называл их про себя «призраками» за своей спиной, «своими призраками». Как в песне, которую пела нянька в приюте. Та песня была о несчастной любви, но тогда еще юный Мартин нашел в ней нечто о себе. У него тоже были «призраки». Не призраки фактически, не сгустки энергии, которые можно развеять правильным применением магии. Другие, такие, которые будут жить, пока жив он сам.
Первым «призраком» стала мать, не дожившая нескольких минут до спасения. Кем бы ни являлся Ширадин, он выступал против убийства женщин и детей. «Коршун» защитил бы ее так же, как не позволил умереть им с сестрой. Но Март был самонадеян и глуп, возомнив себя спасителем. Если бы он не взорвал голову пришедшего за ними убийцы, словно переспевшую тыкву, его мать осталась бы жива. Пара минут…
Потом был Бориш.
Были другие…
«Призраки» вернули его назад. Март задолжал им слишком много, чтобы умереть сейчас, в этом домике на окраине, по своей же глупости и неосторожности.
«Призраки» никогда не позволяли ему сдаваться.
Март задышал ровнее. Боль почти полностью ушла, оставив после себя лишь отголосок в виде звона в ушах.
Открыл глаза и уперся взглядом в… темноту. Работа органов чувств постепенно восстанавливалась. Сначала Мартин почувствовал холод, влажность воздуха и запах сырой земли и только потом услышал шаги, скрип половиц и приглушенные голоса.
Звук шел откуда-то сверху.
В какой-то момент маг почувствовал себя заживо погребенным в дощатом гробу, по крышке которого кто-то нетерпеливо вышагивает, отбивая каблуками тяжелую дробь, отдающуюся эхом до самого желудка. Потом Март окончательно пришел в себя и приподнялся, обнаружив, что его движения не сковывают узкие стенки гроба – вокруг много места в ширину и мало в высоту. Удалось только неловко сесть, практически упершись макушкой в доски над головой.
Март поводил руками вокруг – ладони нащупали влажную холодную землю, никакого настила. Потом пальцы наткнулись на что-то гладкое и тоже холодное. Похоже, на какую-то банку.
Выходит, скрипели действительно половицы. А он сам оказался в погребе.
Не рискуя и не зажигая свет – все-таки кто-то вышагивал по скрипучим половицам совсем близко – Март потянулся к своему дару и обнаружил то, о чем уже догадался: резерв был наполовину пуст. Когда его ослепило вспышкой, Мартин инстинктивно вбросил все силы в «щит». Вероятно, это и спасло ему жизнь.
Настораживало то, что резерв при таком выбросе должен был быть опустошен куда сильнее. А это значило, что либо Март ошибся в оценке растраты энергии, либо что он провел в погребе гораздо больше времени, чем ему показалось.
Тело затекло и плохо слушалось, поэтому второй вариант был вероятнее, но и гораздо хуже первого.
Март сцепил зубы и перевел участившееся дыхание. Судя по всему, он пролежал тут немалое количество времени, поэтому спешка уже ни к чему.
Прошелся ладонями по своему телу: на месте оказались и плащ, и обувь, и даже кольцо на пальце. Его не раздели, не связали и, учитывая кольцо и оставшийся в сапоге нож, даже не разоружили. Неужели сочли мертвым?
Мартин поменял положение, встав на колени и окончательно упершись головой и плечами в доски, коснулся кольца-накопителя, и теплая энергия потекла от пальцев вверх, наполняя полупустой магический резерв.
Шаги на «потолке» стали громче, а голоса различимее. Говорили двое: мужчина и женщина.
– Нет, я так не могу, – сказал дрожащий женский голос, уже хорошо знакомый магу. – Сколько еще он будет там лежать?
Заскрипел ножками по половицам стул; шаги смолкли. Последовал женский всхлип.
А затем наступившую тишину разрезал молодой мужской голос:
– Не реви! Сколько тебе говорить? Мы не можем его вынести, пока поблизости вынюхивает Гильдия магов. Видела, сколько народу нагнали?
– Видела, – тяжелый вздох.
– И сжечь не можем, – продолжал мужчина. – Соседи заметят дым. Пусть полежит. – Смешок. – Не испортится, в подполе холодно.
Что правда, то правда. Не будь на нем плаща, не факт, что Март и вправду не замерз бы до смерти, прежде чем очнулся.
Сколько же прошло времени, если гильдия всполошилась?
– А если они почувствуют? – вновь испуганно заговорила женщина. – Они же маги.
Мужчина пренебрежительно фыркнул.
– Не почувствуют. Мы вместе рисовали запирающие знаки. Уже почувствовали бы, если бы могли. Вон как тот белый вынюхивал, даже усы шевелились, как у собаки-ищейки.
Выходит, сам Ризаль отследил его маршрут.
Женщина снова всхлипнула.
– Не реви, – одернул мужчина.
– Это неправильно, – плакала та. – Он ничего тебе не сделал. За что ты его? Он же младше тебя, совсем мальчишка.
– Нашла кого жалеть – черного.
– Ты бы видел, как он бился за ту девочку, хотя мог изжарить ее в два счета.
– Видел, – бросил коротко и зло; затем обвинительно: – Ты дала ему нож.
Плач женщины перешел в рыдание, даже половицы задрожали.
