– Не плачь, – зашептала она, зарывшись пальцами в шерсть на загривке. – Пожалуйста, не плачь…
– Прости, – шепнул Первозверь. Ива не поняла, услышала ли она его голос или слово само по себе возникло у нее в голове.
– Прости? За что? Ты…
– Прости… – повторил Первозверь.
В тот же момент громыхнул выстрел. Бесконечно далеко и совсем близко, чуть ли не под ухом. Первозверь рванулся от Ивы, обдав ее напоследок горячим дыханием. Послышался треск ломающихся веток. Когда же она открыла глаза, рядом никого не было.
В другой раз…
Охотник стоял, широко расставив ноги, бородатой щекой прижимаясь к прикладу ружья. Ружья, служившего ему так долго, что на темном дереве приклада вытерлась глубокая выемка. Над вороненым стволом вился дымок.
– Крестный!
Ива смотрела на него и не понимала, откуда он появился. И почему именно сейчас? Туман клубился у его ног, с каждым выдохом изо рта Охотника вырывалось облако пара. Огромный, лохматый, черный, как гигантский медведь, поднявшийся на задние лапы. Непоколебимый, точно скала за домом Матушки Ночи. И в то же время какой-то ненастоящий.
После встречи с Первозверем, после его горячих слез весь мир казался чужим и незнакомым, будто отражение в пыльном зеркале. Как сон, который кажется живым и ярким, лишь когда ты спишь, но тает, стоит открыть глаза… А может, все наоборот? И на самом деле это встреча с Первозверем была сном, а выстрел Охотника ее разбудил? В голове все смешалось. Иве было радостно оттого, что Охотник нашел ее и теперь все будет хорошо. В то же время сердце наполняла невыразимая печаль из-за того, что Первозверь ушел, оставив ей лишь свое «прости»… Вместе с ним – только сейчас Ива это заметила – исчез и колючий пастух. На острове посреди болота не было никого, кроме нее и крестного.
Охотник не взглянул на девочку; темно-зеленые глаза смотрели куда-то вдаль. Лицо крестного обратилось в каменную маску, но Ива заметила, что в уголках глаз собирается влага. Слезы? Он плачет? Так же как плакал Первозверь у нее на плече… Ива замотала головой. Нет! Не может такого быть! Ее крестный никогда не плачет, да и зачем ему плакать? Лишь потому, что он промахнулся и упустил добычу?
Промахнулся?
Иве стало не по себе. Что значит «промахнулся»? С такого расстояния даже она, с ее никудышными стрелами, смогла бы попасть в цель… Если только Охотник специально не стрелял мимо. Потому что испугался, что может ее задеть.
Крестный опустил ружье и шагнул к девочке. Ива поднялась и попыталась отряхнуть с подола налипшие хвоинки, листья и клочки мха. Будто, если она будет выглядеть опрятно, это что-то исправит.
– Я… – начала Ива и замолчала. Все слова, которые она знала, трусливо бежали от нее. Не в силах смотреть на Охотника Ива уставилась на свои сапоги.
– Что я тебе говорил? – спокойно сказал Охотник. Можно было подумать, что он совсем не злится, но Ива знала, что это не так. – Правило номер один? Повтори.
Ива шмыгнула носом и кулаками размазала по щекам грязь и слезы.
– От тебя ни на шаг. Но я… Я же…
Не говоря ни слова, Охотник отвесил ей такую затрещину, что у Ивы из глаз посыпались искры. Она упала на подстилку из прелых листьев, еще хранившую звериный запах и тепло Первозверя. Но Ива не вскрикнула: сама виновата, заслужила. Она лишь больно прикусила губу, чтобы не разреветься всерьез. Опираясь на руки, Ива приподнялась и сказала:
– Роган-Броган… Колючий пастух. Это он принес меня сюда.
– Я знаю, – сказал Охотник. – Я шел по следам. Радуйся, что я успел вовремя. Еще немного, и мне бы некого было спасать. Тебе повезло, вороненок. В этот раз.
Ива хотела возразить, мол, Первозверь не собирался ее убивать, но не была уверена, так ли это на самом деле. Она не знала, кому верить – Охотнику и его рассказам о жестоком лесном чудовище или же тому, что видела собственными глазами.
Охотник по кругу обошел логово Первозверя, что-то высматривая. Затем присел на корточки и дотронулся до земли. Когда он поднял руку, на его пальцах блестело что-то темное. Охотник понюхал их, лизнул и тут же сплюнул черной слюной.
– Проклятье, – выругался крестный. – Теперь в эту берлогу он точно не вернется.
С пальцев сорвалась тяжелая вязкая капля. Кровь? Так, значит…
– Ты попал в него!
– Всего лишь ранил, – с горечью сказал Охотник. – Это не первая его рана и не последняя. Но поверь мне, вороненок, рано или поздно мы с ним снова встретимся, и тогда в живых останется лишь один из нас.
Он вытер руку о штаны и снова сплюнул под ноги. Тут уже Ива не выдержала:
– Но он не плохой! Я видела его, он… Он сказал мне «прости».
– Прости? – Охотник покачал головой. – Он зверь, вороненок, опасный дикий зверь. Он не знает жалости, и он не умеет говорить.
– Но… – Ива посмотрела на крестного и замолчала. Без толку говорить Охотнику о бесконечной печали в глазах Первозверя и его горячих слезах. Может, он ее и выслушает, но точно не услышит. Слишком долго длилась его Охота. Это было неправильно, так нельзя, Ива чувствовала это всем сердцем. Только ничего не могла с этим поделать. Она была слишком маленькой и ничего не могла изменить в этом мире. Но она вырастет. Ива сжала кулаки. Обязательно вырастет.
– В другой раз, – сказал крестный, расправляя плечи. – А сейчас нам пора идти. Соберись, вороненок, осталось совсем немного.
Пустое место
Они шли долго. Так долго, что Ива окончательно потеряла счет времени. Солнце пряталось за серыми облаками и густыми ветвями, и невозможно было сказать, как высоко оно поднялось. Все еще утро? День? Вечер? Чтобы найти какую-то точку опоры, Ива пыталась считать шаги, но всякий раз сбивалась, не добравшись до тридцати. Приходилось начинать заново, а уж сколько было этих попыток…
Они прошли через болото и снова оказались среди гигантских деревьев. Охотник не стал делать привал, хотя Ива очень на это надеялась, и повел ее дальше узкими звериными тропами. Ничего не оставалось, кроме как стиснуть зубы и продолжать считать шаги: семнадцать, двадцать пять, восемь, опять семнадцать… Бессмысленные цифры окружили ее, стучались в голове в такт ударам сердца, гоня все прочие мысли – четырнадцать, девять, двадцать два…
Ива так устала, что в любой момент готова была упасть и умереть. Прямо здесь, на лесной тропинке, в тени еловых ветвей и головой в черничнике. Усталость давила на нее, словно все мышцы обратились в гранит; в боку кто-то ковырял невидимым раскаленным гвоздем. Ива продолжала идти только потому, что уже не могла остановиться. Как ожившая деревянная кукла. Шаг, еще шаг. Семь, двадцать один, девять…
Всю дорогу Охотник молчал. Он шел впереди и не оборачивался, чтобы взглянуть, поспевает ли за ним крестница или она давно отстала, потерялась в лесу, а то и вовсе утонула в болоте. Ива же не решалась его окликнуть. Она не сомневалась, что Охотник зол на нее, сильно зол, однако не могла сказать, что же его рассердило сильнее: то, что она нарушила правила, или то, что по ее вине он упустил Первозверя. Длинное ружье висело у него на плече и на каждый шаг било его прикладом по ноге, понукая и заставляя идти быстрее. На другом плече висел колчан с луком и стрелами. Ива смотрела на свое оружие и гадала, вернет ли его крестный или заберет навсегда? И лишь в одном можно быть уверенным – теперь крестный никогда не возьмет ее с собой в Большой Лес. У нее был шанс, а она его упустила. Провалила самое главное испытание в своей жизни. Ива едва сдерживалась, чтобы не разреветься от обиды. Держалась лишь потому, что понимала, что слезы все испортят. Небо затянула грязная облачная пелена, такая же как у нее на душе – без единого просвета. И вдвойне было обиднее оттого, что теперь Ива была обязана вернуться в Большой Лес. Она должна выяснить, что означало «прости» Первозверя. Это слово и тихий голос зверя, звучавший в голове, точили ее изнутри, как жук-короед вгрызается в самое твердое дерево. Терзали не плоть, но мысли. И если она не разгадает эту загадку, ей не будет покоя.
