Он отбросил в сторону консервную банку и указал на дверь.
Хотя солнце и закатилось, снаружи было все так же жарко; закат так и не принес вожделенной прохлады. Казалось, жаром дышит сама земля, и река, и пароход – все вокруг. Сейчас Ива многое бы отдала за пригоршню хрустящего снега лишь для того, чтобы прижать его к лицу. Интересно, а что сейчас делает Матушка? Заметила ли она, что дочери нет дома? Ищет ли она ее? Но Ива не чувствовала ее присутствия. Эта ночь была такой же пустой, как и темнота железной коморки.
– Какие чудесные звезды, не правда ли, господин Капитан? – опять голос-воспоминание.
– Вы правы, мадам. Невероятное зрелище. Аж дух захватывает.
– Да… Там, где я родилась, звезды совсем другие. Обычно их вообще не разглядеть: все облака да туманы. А здесь…
Ива подняла взгляд. Звезд на небе и в самом деле было много, но все тусклые и бледные, как будто светили вполсилы. Даже не сравнить со сверкающими бриллиантами, которые распускались над Большим Лесом холодными зимними ночами. Видимо, жара этих мест приглушила их свет. И узор, в который они складывались, был чужой и неправильный.
– Здесь тихо, – сказала Ива. – В моем Лесу так не бывает. Ночью там поют птицы и кричат звери – оглохнуть можно. А когда они замолкают, можно услышать, как переговариваются деревья. А здесь… слишком тихо.
На самом деле она узнала эту тишину, хотя старику об этом не сказала. Такая тишина бывает и в Большом Лесу: за мгновение до того, как хищный зверь прыгнет на добычу, в тот миг, когда Охотник нажимает на спусковой крючок или же когда сама Ива задерживает дыхание, перед тем как спустить тетиву. Но здесь эта тишина тянулась и тянулась и никак не могла разрешиться.
– А ты что думала? – Хендерсон хмыкнул. – Это земля буньипа. Здесь некому шуметь. Чашечку кофе?
Ива замотала головой. Дважды пробовать горькую грязь она не собиралась.
– И все же я бы не стал отказываться, – сказал старик, уставившись вдаль с таким видом, будто что-то увидел там, где не было ничего, – ночь будет долгая…
Смех в темноте
Они сидели на палубе и молчали. У Ивы было множество вопросов: про то, что было, и про то, что есть… В истории старика все было переплетено, и в то же время концы не сходились с концами. Эта история была как растрепанная ветром паутина.
Как долго он жил на пароходе? С одной стороны, выходило, что очень долго – годы, а то и десятилетия. Господин Капитан из чужих воспоминаний не был стариком. Да и сам пароход выглядел совсем иначе. Но в таком случае откуда здесь кофе, консервы и керосин для лампы? Ива сильно сомневалась, что запас годами хранился на камбузе.
Вопросы, вопросы, вопросы… Их было так много, что у нее голова шла кругом. Но Хендерсон сидел с такой угрюмой физиономией, что один его вид отбивал всякое желание что-либо спрашивать.
Время тянулось и тянулось, пока Ива не перестала понимать, сидят ли они так несколько минут или несколько часов. Ее клонило в сон, однако Хендерсон зорко за ней следил. Стоило начать клевать носом, как старик пихал ее пальцем под ребра и демонстративно закатывал глаза. Ива крепилась – сидела распрямив плечи и слушала тишину. Но затем все повторялось по кругу: тяжелые веки, слипающиеся глаза, зевок и резкий тычок в бок. В конце концов девочка перестала понимать, спит ли она или бодрствует или же ей снится, что она бодрствует…
Жуткий хохот в клочья разорвал тишину ночи. Он начался как хриплый рокот, точно бурчание в животе у неведомого гиганта, и в то же мгновение обернулся серией визгливых всхлипов и оборвался на пронзительно высокой ноте: еще немного – и у Ивы лопнули бы барабанные перепонки. В жизни она не слышала ничего подобного. В этом смехе не было ни капли радости, одно лишь животное безумие. Никто в здравом уме не мог так смеяться. От испуга Ива схватила Хендерсона за руку:
– Что это?!
Сердце колотилось как бешеное. Старик дернулся, освобождая руку, будто ему было неприятно то, что Ива за него цепляется.
– Совсем глупая девчонка. Это крик буньипа… А раньше это был смех кукабарры. Буньип забрал его – он все берет себе.
– Кука?.. – Слово показалось ей знакомым. Кажется, она видела его в одной из энциклопедий профессора Сикорского, но пришлось поднапрячься, чтобы вспомнить, что оно означает. – Кукабарра? Это такая… птица?
– Нет здесь никаких птиц, – отрезал Хендерсон. – Один буньип. Запомни это.
Ива нахмурилась. Жуткий хохот стих, но ей казалось, будто она все еще слышит низкий рокочущий звук, срывающийся на визг. Еще одно застывшее воспоминание этой земли и этой реки? Иве казалось, будто она плывет во времени, одновременно во всех направлениях, растворяется в нем и теряет саму себя.
– Это кукабарра, девочки, – сказала «жаба в кружевах». – Ее еще называют смеющийся зимородок.
– Она так страшно кричит. – Новый голос, знакомый и незнакомый. – У меня от нее мурашки забегали…
– Глупости. Самая обыкновенная птица, не нужно ее бояться. Аборигены считают крик кукабарры добрым знаком. Своим криком кукабарра призывает рассвет. А еще говорят, что тот, кто его услышит, обязательно вернется, как если бы бросил монетку в фонтан.
– Я не хочу сюда возвращаться. Я хочу домой.
– Прекрати сейчас же! – Голос «жабы в кружевах» прозвучал неожиданно зло и… испуганно? – Не бойтесь, девочки, мы обязательно отсюда выберемся. Я…
– Сколько их было? – спросила Ива.
– Кого? – Хендерсон сделал вид, что не понял, о ком идет речь, но лицо его скривилось.
– Девочек из приюта, – сказала Ива. – Тех, которые пропали.
– Я не говорил, что они пропали. – Голос старика прозвучал сипло, будто он задыхался. – Они просто…
– Сколько? – перебила его Ива.
Господин Капитан выдохнул сквозь сжатые зубы.
– Одиннадцать, – наконец сказал он, – одиннадцать вместе с воспитателем… Ты разве не помнишь?
– Нет! Откуда? Я не… – И тут Ива прикусила язык. На самом деле она помнила. В голове одно за другим стали появляться имена: Алиса, Маргарет, Гертруда… Десять имен, которые ничего для нее не значили и в то же время значили очень много.
– Разумеется, ты все помнишь. Ты же была там…
– Нет! – вскрикнула Ива. – Неправда!
Старик крепко схватил ее за плечи:
– Скажи… Скажи мне, что случилось? Куда они пропали?!
Он тряхнул ее так сильно, что лязгнули зубы – Ива чуть не откусила себе кончик языка.
– Где они? Говори!
– Я не знаю. Не знаю!
Ива сжалась, уверенная, что сейчас Хендерсон ее ударит. Старик и в самом деле занес руку. Но он сдержался и схватился за голову. С потрескавшихся губ сорвался мучительный стон, куда более жуткий, чем смех кукабарры.
