– Который час? – уточнила я, свесив ноги и усаживаясь на диване.
Волосы рассыпались по плечам. Разве я успела разобрать их?
– Восемь, – заметил Милевский и отложил газету.
На журнальном столике красного дерева инородным пятном выделялись безобразные дешевые шпильки.
– Это я, – он поджал губы. – Прости.
Это простое слово так непросто давалось ему.
Я промолчала. Поднялась на ноги и прошла к столу. На том кресле, где я снимала пальто, ждала новой хозяйки аккуратно развешенная на спинке женская одежда. Дорогая одежда. Вишневый жакет, такая же юбка, белоснежная блуза. Черные ботинки тонкой лаковой кожи на шнуровке стояли на бархатной обивке. Золотая замена моим заколкам лежала там же, рядом.
Снова пришел буфетчик, подал ужин. Собрал пустые тарелки, кинув несколько любопытных взглядов и разом оценивая – и мою неряшливую голову, и мятое платье, и разложенный на кресле костюм.
Я лишь усмехнулась себе под нос. Люди вольны думать, что пожелают.
Ночь прокралась в ускользающий от времени поезд. Настольная лампа почти не давала света, но рождала тень. Алексей читал. Я же, не скрываясь, рассматривала красивое лицо жениха покойной сестры. Давно уже родное мне лицо.
– Вы устали, князь, – улыбнулась я. – Может быть, отложите чтение на завтра? Или вы осваиваете новую, доселе неведомую никому методику?
Он недоуменно посмотрел на меня.
– Вы уже несколько часов читаете одну страницу. Перевернутую вверх тормашками страницу, – серьезно уточнила я.
– Никогда не видел более интересной газеты, – согласился Милевский и негромко рассмеялся.
– Позволите взглянуть? – я протянула руку.
Алексей подал мне свежий выпуск «Нового времени». Пробежала глазами по первой полосе: «Дмитрий Николаевич», «Пожертвование», «Московский воспитательский дом».
Царевича ждут в Москве? Не его ли поезд стоял на соседнем пути? Впрочем, какая мне разница, где сейчас младший Михайлов? То короткое знакомство давно стерлось из его памяти. Большеглазый оленёнок… болезненный, нежный юноша с лихорадочным румянцем во всю щеку.
Я всегда любила Рождество. Украшенные цветной бумагой коробки дорогих конфет, банты, ленты, куклы, платья. Засахаренные орешки – их покупала мне Оля на собственные деньги. Она бережливо откладывала каждую копейку, чтобы сделать младшей сестре приятное. Нас не баловали, даже когда мы еще были богаты, и принимая подарок из её рук, я купалась в океане любви.
Первое Рождество без Оли было пустым. Большая ёлка в особняке на Мойке, гора ненужных подарков и приглашение в Зимний. Зимний… летний, всё одно.
Длинный стол, уставленный угощениями, белые колонны, расписные потолки, позолота и зеркала, отражающие сверкающее великолепие. Государевы дети, великие князья с семьями. Играла музыка, кто-то смеялся. Звуки, люди – всё слилось в одно сплошное разноцветное и шумное пятно.
Я сидела в самом углу залы, рядышком с ёлкой и невидящим взглядом смотрела куда-то перед собой.
– Вам не холодно?
Звонкий голос вывел меня из оцепенения, я подняла глаза. На меня смотрел Дмитрий Николаевич. Не по возрасту высокий, тонкокостный и изящный, он взял лучшие черты венценосных родителей и красотою превосходил всех своих многочисленных сестер.
– Нет, нисколько, – ответила я.
– А мне холодно, – он поежился, и я заметила лихорадочный румянец на нежных щеках царевича.
– Похоже, у вас жар, – осторожно предположила я, – вам нужен лекарь.
– Наверное, – он светло улыбнулся, – лекари дают лекарства, а мне поможет лишь чудо. Только чудес не бывает, – тихо добавил Дмитрий.
– Не бывает, – еле слышно подтвердила я.
Он сел рядышком. Мы не говорили. Думали каждый о своем. Двое странных детей великих семей. Хворый наследник престола и тогда еще графская дочь. Охрана и воспитатели ненавязчиво следили за нами. Ему тогда было четырнадцать лет.
Алексей припозднился. Вошел в распахнутые двери, оглядывая зал, а я поняла, что всё это время не сводила глаз с этих самых дверей. Я взялась за белую ленту на новом платье и резко опустила голову, цепляясь взглядом в начищенный до блеска паркет.
– Теперь жар у вас, – тихо заметил Дмитрий. – И всё же, если бы чудеса случались, я попросил бы одно не для себя.
Я заставила себя взглянуть в его лицо и, вымучив улыбку, спросила:
– Нет?
Дмитрий протянул мне затянутую в белую перчатку ладонь, я несмело вложила в неё руку.
– Я попросил бы чуда для вас, – ответил царевич и чуть сжал мои пальцы, я же смотрела в прозрачные глаза Дмитрия, но ничего не видела.
Я всею собой чувствовала приближение Алексея.
– Чуда… – зло усмехнулась я. – Но что если чудо оказалось бы наказанием, а не наградой? Что если бы это чудо могло уничтожить даже вас?
– Тогда это было бы то самое чудо, что я просил в подарок у Господа для себя самого.
Он поцеловал мне руку, поднялся со скамьи и ушел, остановился чуть поодаль, приветствуя кузена, и я последовала его примеру, намереваясь сказаться больной и упросить матушку покинуть праздник.
Не успела. Алексей встал у меня на пути. Он схватил меня чуть выше запястья и, сжав пальцы так сильно, что я с трудом сдержала крик боли, наклонился к моему уху, зло процедив:
– О чем вы говорили?!
– О чуде, – выплюнула я в ответ. – Если от ваших прикосновений не останется синяка – то будет оно.
Алексей дернулся, отпустил меня. Я поклонилась князю и ушла к матери. Мы уехали, а вот отец задержался до утра. Жаль, не во дворце. Он снова играл. Он проигрался.
Снова.
Почти забытое прошлое. Осколки словно чужих воспоминаний. Чужая жизнь. Нелепое серое платье подтверждало это лучше всяких слов.
За окном черно. Пролетали невидимые глазу леса, на полустанке светил одинокий фонарь. Дымил паровоз, пассажиры спали, и где-то у печки наверняка утирал пот кочегар – жарко горел огонь, заставляющий состав двигаться.
Я смотрела в окно, перебирая события вчерашнего дня, словно разноцветные бусины: смех француженки, лицо Насти в тумане сигаретного дыма и мягкая улыбка Ивана.
В кресле напротив заснул Алексей.
Глава 9
Поезд прибыл. Пассажиры уже начали сходить, и сонный вокзал такой же сонной Москвы медленно просыпался.
Я застегнула жакет и посмотрелась в зеркало. Идеально скроенный костюм оттенял белизну кожи, подчеркивая хрупкость своей владелицы. Даже лицо моё будто стало другим: вызывающе пухлая нижняя губа, высокие скулы, тонкие брови вразлет. Не женщина – дорогая игрушка. Что ж, нельзя не признать, у его сиятельства прекрасный вкус.
