Я закричала от ужаса. Пламя пожирало усадьбу: рушилась крыша, падали доски. Алексей что-то говорил, я не понимала. Саднило сорванное горло, дрожали ноги. Языки смертоносного синего пламени уничтожали всё вокруг.
Перепуганные слуги, крики, гарь, страх.
Алексей вывел меня из огня, так и не выпустив из своих рук. К утру от усадьбы осталось одно лишь пепелище. Князь наравне с другими мужчинами вытаскивал людей из огня, и всё же молоденькая кухонная работница угорела.
Понимала ли я свою вину? Да. Чувствовал ли вину Милевский? Вероятно, чувствовал. После той ночи он отпустил меня, дал свободу. Почти свободу. Много лет я вижу во сне тот пожар, не могу забыть обгоревший труп.
Mon ange... Если дар божий горит в руках ангела, я – падший ангел.
Строфы писания безбожно лгали. Не скверну уничтожало синее пламя, оно уничтожало вся и всех.
Но не трогало Алексея.
Усилием воли я прогнала воспоминания. Не время. Все это сон. Длится с тех самых пор как открылся дар. Странный изломанный сон, как картина популярного и абсолютно безумного авангардиста, на которой словно клякса расползается кроваво-красный женский силуэт.
Жить. Просто жить. И рассказать Алексею о Петренко. Пожалуй, пока всё.
Глава 11
В отведенной мне комнате нашлось несколько книг. Я взяла одну наугад и устроилась в кресле. А открыв первую страницу, провалилась туда с головой. Мне попался Мольер. Комедии знаменитого француза пришлись как нельзя кстати.
Замолчал внизу рояль, стих и гром. Я совсем потеряла счет времени, отвлекаясь от книги от смутного волнения – к монотонному стуку дождя добавился посторонний звук. Я прислушалась и, отложив книгу, поднялась с кресла и подошла к окну, встав с самого края.
Гости княжны негромко переговаривались на крыльце, судя по долетевшим до моего уха обрывкам фраз, дождь застал их врасплох, и теперь мужчины ожидали экипаж. Коней же решено было оставить в Остафьево. Дмитрий покидал имение и я, к стыду своему, испытала невероятное облегчение от этого факта.
Не так много я успела прочесть… быстро же закончился визит царственного племянника Анастасии Алексеевны, а вот и княжна. Вышла провожать Дмитрия и его свиту. Подали коляску. Милевский встал рядом с теткой, наблюдая за тем, как, морщась, медленно усаживается внутрь Дмитрий. Движения его стали другими – осторожными, скупыми. Вероятно, морфий больше не действовал.
Страх мой отступил под лавиной жалости, я отвела в сторону кружевную штору и смотрела за ним, не в силах оторваться. Царевич замер, развернулся и, вскинув голову, безошибочно нашел взглядом моё окно. Сердце ударилось о ребра, я отдернула руку, и будто нашкодившая кошка отпрянула в сторону, спиной прижимаясь к гладкой стене.
Ничего не случилось. Всего-то лишь взгляд. Почему же так страшно?
Сглотнула – в горле саднило. Не помогла настойка... Распахнулась дверь, Алексей вошел в спальню и, достигнув меня в несколько шагов, обнял и прижал к себе.
– Его высочество уехал. Утром его поезд отправится обратно в столицу.
– Хорошо, – шепотом ответила я и рукой уперлась в его грудь, разрывая объятия.
Я отступила в сторону.
– Посмотри на меня, – сухо приказал Алексей.
Послушалась. Он заглянул мне в глаза и, недовольно поджав губы, положил прохладную ладонь мне на лоб:
– В кровать. Немедленно. Я вызову лекаря.
Милевский шагнул к распахнутой двери, намереваясь тотчас выполнить обещание.
– Алёша? – позвала я.
Князь остановился и, не оборачиваясь, ответил:
– Да, мой ангел?
– Мы каким-то волшебным образом очутились в казарме? – спросила я его спину. – Так я вроде бы не солдат, ваше сиятельство, что за странные приказы?
Он хохотнул, развернулся ко мне и демонстративно закатил глаза к потолку.
– Когда ты перестанешь спорить со мной по пустякам, Мари, мир перевернется!
– Этого нельзя допустить, – серьезно согласилась я. – Прошу, подожди. Выслушай меня. Это касается бриллиантов.
Алексей свел брови, но возражать не стал. Вернулся в комнату и, плотно закрыв за собою дверь, устроился в кресле, подхватив на руки забытый мною томик Мольера. Я пересказала князю то, что поведала мне Агриппина, но умолчала о своих к ней подозрениях. Сообщила я и об убийстве Петренко. Милевский поморщился как от зубной боли, когда рассказ мой коснулся осмотра тела. По счастью, именно на этих не самых приятных подробностях у меня окончательно сел голос. Я откашлялась.
– Всё, – хрипло подытожила я.
– Я понял тебя, – кивнул Алексей. – Ежов … Ежов… – он пальцами постучал по твердому переплету книги. – Напомни, это ведь к Ежову ты хотела податься за дополнительным заработком?
– Это более не актуально, – я поджала губы.
– Слава богу, – хмыкнул он и поднялся на ноги. – Страшно представить, чего бы ты насмотрелась, разбирая ночами его отчеты.
– Зато проводила бы время с большой пользой, – процедила я. – И смогла бы откладывать деньги. Чтобы хотя бы за частично выплатить долг. За Солнечное!
– Молчи! – оборвал меня он и, улыбаясь мне будто глупому ребенку, добавил: – Береги горло.
Я фыркнула и отвернулась к окну. Алексей ушел, а я послушала совета. Переоделась, легла на высокую кровать и закрыла глаза. Береги горло... Забавно. Впрочем, в этом весь князь...
После той страшной ночи Алексей действительно отпустил меня. В Петербург. Князь снял мне квартиру. Туда с вокзала отвез меня его секретарь. Показал он мне и сейф, в котором хранилась наличность. Его сиятельство позаботился о том, чтобы мне было на что есть.
Огромная пустая квартира на набережной Фонтанки, респектабельные соседи… разумеется, я не могла позволить себе ничего подобного. Суровая реальность была жестока, я не боялась работы, могла бы и в посудомойки пойти, и пошла бы – в агентствах по найму мне не отказывали, но и предложений не делали. Всё решил случай – я встретила Ивана. В магазине.
Я рассказала ему о своих мытарствах, он пообещал что-то придумать. И придумал. Мне нашлось место в полиции, и когда я попросила Андрея Аркадьевича устроить мне комнату, он нашел для меня служебную квартиру. В неё-то я и съехала, предварительно вернув в сейф всё, что потратила. До последней копейки вернула. Теперь я понимаю, как всё это было … смешно.
За несколько месяцев я закрыла долг перед Бортниковым, мне пришлось перезанять у него. Адвокат всякий раз тяжело вздыхал, но не спорил. Понимал – бесполезно. Щепетильность к деньгам, к счастью, досталась мне от матери, а не от отца. Папа так с Иваном и не расплатился.
Жизнь шла своим чередом. За зимой пришла весна. Её сменило жаркое лето. У меня была работа, у Милевского, я знала, новое увлечение. Бортников говорил, в высоких кругах все делают ставки, когда же, наконец, князь – завидный холостяк, перестанет быть таковым.
