От его смеха меня затрясло, и потемнело в глазах. Забрать… некому вступиться, некуда бежать…
– Смерть? – вопрос сам сорвался с непослушных губ.
– Смерть! – пуще прежнего развеселился Дмитрий. – У меня своя, у кузена другая, но и у меня, и у него … – он прикрыл веки и по памяти процитировал: – На море, на океане есть остров, на том острове дуб стоит, под дубом сундук зарыт, в сундуке – заяц, в зайце – утка, в утке – яйцо, в яйце …
Дмитрий замолчал, сощурился и сквозь зубы сказал:
– Ну же, Мария Михайловна! Что это?!
Я поправила шаль на плечах и тихо ответила:
– Игла?
– Верно. – Довольно улыбнулся он.
Игла… Его высочество не лишен чувства юмора, пусть и немного мрачного. И я бы непременно оценила этот очаровательный каламбур, если бы не страх.
Игла… и её сиятельство будет счастлива избавить племянника от этой чертовой иглы! Даже если я стану сопротивляться, даже если попытаюсь сбежать … далеко ли убегу больной? И что смогу противопоставить мужской силе? Огонь? Ну, положим, только … что будет потом?
Один, два, три… un, deux, trois… Я спокойна. Я не беспомощна.
В нос ударил запах паленой плоти, и как наяву я увидела обгоревший труп. Грудь сдавило, я откашлялась и, сделав глубокий вдох, расправила плечи.
Да, я не беспомощна, но и защитить себя вряд ли смогу.
– Прекрасная аллегория! – с ненатуральной улыбкой заметила Анастасия Алексеевна. – И карточный долг, разумеется, священен, мой дорогой. Но вчера вы с Алексеем … не садились за стол.
– Нет? – нахмурился Дмитрий, разом сделавшись похожим на обиженного ребенка. Тяжело опустился в кресло, вновь затих, а затем кивнул сам себе. – Неважно. Мы отправляемся немедленно.
– Мария Михайловна еще не оправилась после болезни, – уверенно возразила княжна.
Дмитрий тяжело задышал и, откинувшись на кресле, закрыл веки.
– При мне есть медик. Не нужно волноваться, дорогая тетушка. И перечить … тоже не нужно.
Что ж, я была благодарна Анастасии Алексеевне за эту попытку защитить меня. Жаль, та была пустой.
– Вы позволите мне подняться за вещами? – выдавила я.
– Разумеется, – ответил за царевича Одоевский.
Княжна подхватила меня под локоть и радостно улыбнулась:
– А ведь всё действительно складывается наилучшим образом! Мне как раз тоже нужно в столицу!
Я сглотнула и на негнущихся ногах вышла, ведомая её твердой рукой. Княжна проводила меня до самой лестницы и, прежде чем уйти, приказала:
– Собирайтесь, chéri. Развлечете меня в дороге.
Сборы мои были быстрыми – что там собирать? Не подобранный же Алексеем гардероб? Я затребовала у Груши найти мой саквояж и, с радостью обнаружив свои нехитрые пожитки в нем, добавила смену белья и чулок. Говорят, мужчинам чужда любовь к красивым вещам. Лгут. Нежный шелк, тончайшее кружево, атлас лент и крошечная вышитая буковка «М» на каждом предмете туалета… вы затейник, ваше сиятельство. Спасибо вам.
Спасибо, что думая о тебе, я забываю даже о страхах. Впрочем, думая об Алексее, я забываю обо всём.
Агриппина закудахтала рядом и добавила мне пару платьев на свой вкус. Изысканный – всё, что она добавила к уже имеющимся вещам, было красным.
В дверь постучали. Я застегнула пуговицу на накидке и, повязав сверху расшитый розами шерстяной платок – всё теплее крошечной шляпки, вышла из спальни. Весёлый смех Анастасии Алексеевны служил мне ориентиром. Княжна стояла на крыльце и смеялась шуткам Толстого. Экипаж, еще пустой, ожидал нас внизу. Ни Дмитрия, ни Одоевского на улице не было.
Медовый закат окрашивал озеро в осенние краски. Холодный ветер пускал круги по серой глади. Два белых лебедя склонили друг к другу нежные шеи. Весна.
Завидев меня, Анастасия Алексеевна кивком головы предложила мне подойти. Я взяла женщину под локоть, и мы, спустившись, уселись в коляску. Толстой принял вожжи. Княжна недовольно поджала губы, глядя на меня.
– Вы взяли лекарства? – тихо спросила меня она.
Полагаю, ответ был написан у меня на лице, потому что Анастасия Алексеевна, демонстративно закатив глаза, крикнула:
– Агриппина, положи микстуры Марии Михайловны к моим каплям!
– Сию минуту, – поклонилась на крыльце девушка, побежала обратно в дом, но застыла на пороге.
Одоевский вынес Дмитрия на крыльцо. На руках. Прижимая царевича к груди, будто больного ребенка, он медленно и аккуратно спустился к нам.
– Поставь меня на землю, – тихо, но твердо сказал Дмитрий.
Одоевский упрямо поджал губы, усадил царевича на подушки и устроился рядом, напротив нас с княжной.
Дмитрий протяжно застонал и, открыв прозрачные глаза, улыбнулся:
– Ты пришел за мной, мой жестокий ангел … – резко поджал губы и зло процедил: – сядьте рядом со мной, Мария. Ближе!
Княжна положила мне на локоть теплую ладонь и, чуть подтолкнув, едва слышно шепнула:
– Не спорь.
Одоевский с готовностью уступил мне место. Дмитрий откинулся на подушках и закрыл глаза, забываясь тяжелым сном.
– Едем, – бросил Одоевский Толстому и посмотрел мне в глаза. – Его высочество сказал, вы ангел, Мария. Расскажите нам о небе?
Я сглотнула, боль в горле вернулась, и жар, кажется, снова нарастал.
Нет сил бояться и нет сил лгать.
– И свет во тьме светит, и тьма не объяла его, – хрипло процитировала я строки писания и сбилась, вздрагивая – Дмитрий схватил меня за руку и прижал к щеке мою ладонь.
– Тихо… – посмотрел на меня царевич. – Спите, Мария. Вы ведь хотите спать.
Спать я не хотела, но покорно закрыла глаза и ответила:
– Да. Я хочу спать.
Коляска подпрыгнула на кочке. Я успела досчитать до десяти, прежде чем Дмитрий, наконец, освободил мою ладонь. Царевич молчал, я спрятала руки под полы накидки, так и не открыв глаз. В темноте было страшно, но на свету – страшней.
