– Вы за этим забрали меня с собой? – тихо спросила я. – Развлекаться?
– Я ведь уже говорил – я хочу видеть вас рядом. Время – рассыпанный по полу песок из разбитых часов. Я с той нашей встречи на Рождество хочу узнать… – он замолчал, задумчиво вгляделся в окно.
– Узнать? – повторила я, разворачиваясь к нему.
– Да. Узнать, – чуть улыбнулся царевич. – Как станет кричать ангел.
Я не сдержала дрожь, он наклонился ко мне и губами коснулся моих губ. Я застыла, не в силах пошевелиться, не в силах сопротивляться, не в силах дышать. Поцелуй стал глубоким, и я закрыла глаза, чувствуя, как опора уходит из-под ног, проваливаясь в собственный кошмар.
Пытка закончилась, он отпустил меня и, подав мне локоть, договорил:
– Я хочу, чтобы вы кричали подо мной.
У меня подогнулись ноги, рваный вздох сорвался с губ, и горячей волной прокатился по телу чудовищный страх.
– Говорят, реальность всегда проигрывает фантазиям, – с улыбкой заметил Дмитрий. – Не всегда. Ваше возбуждение почти осязаемо, Мария. Оно опьяняет.
Возбуждение? В ушах зашумело, и внутренности скрутило узлом. Я вновь ощутила вкус его поцелуя. Я отвечала на него, я упивалась им и своим ужасом. Он … прав?
– Вы – слаще морфия, – доверительно шепнул мне царевич. – Но это не удивляет. Я всегда это знал.
В глазах потемнело, Дмитрий сделал шаг, вынуждая меня пойти вместе с ним. Скрипнули колеса, поезд начал сбрасывать скорость. Мы шли против хода, и на краткий миг я перестала ощущать собственный вес, цепляясь за мужскую руку, теряя реальность.
Скрежет железной двери сменился нарочито бодрым стуком женских каблуков. Звук этот заглушил ковер салона – княжна вернулась за мной.
– Идемте же скорее, Мария Михайловна! Вы мне нужны! – вглядываясь в моё лицо, радостно заявила она.
– В чем дело, тетушка? – чуть склонил голову Дмитрий.
– Так ведь дамы не ходят пудрить носики в одиночестве, мой дорогой. Разве ты не знал?
Царевич хмыкнул.
– Незачем пудриться, тетушка. Вы прекрасны без прикрас. Или вы идете на ужин с нами, или отправляетесь отдыхать до утра.
– Мужчины, – она закатила глаза. – Только бы командовать.
Я отдала должное её выдержке. Большую часть жизни прожив в Европе, ни от кого не завися, она прекрасно держалась, принимая правила царственного племянника.
Анастасия Алексеевна пропустила меня вперед, и боковым зрением я заметила, как напряженно она следила за мной.
Да, она принимала правила. Совсем как я. Потому что выбора нет. Не принять их нельзя.
За ужином присутствовал медик, я вспомнила его лицо. Но недолго, Дмитрий отправил мужчину спать. Есть не хотелось, не была я привычной трапезничать в первом часу ночи. Царевич снова занял место напротив. Чтобы не поддерживать беседу и, памятуя о рекомендациях доктора, под тяжелым прозрачным взглядом я пила терпкий чай.
Время текло, рассыпалось песком. Глоток черного чая, боль в простуженном горле, и снова рваный вдох.
Нас четверо. Алиса. Болванщик. Мартовский заяц. Соня-мышь.
Дмитрий чуть улыбнулся, привстал и на глазах у всех заправил мне за ухо выбившуюся прядь волос.
– О чем вы думаете? – он тыльной стороной ладони провел по моей щеке.
Я уронила пустую чашку на белое блюдце. Смех княжны оборвался, Анастасия Алексеевна пальцами вцепилась в белую скатерть, а я ответила, почти подпевая тихой песне колес:
– Глубока ли кроличья нора?
Царевич прикрыл веки и признался:
– Она бездонна, Алиса. Думаю, именно так и выглядит Ад.
– Что за разговоры к ночи! – воскликнула княжна по-французски.
Она вновь стала центром нашей компании, удивительно удачно выбрав темой разговора модернизацию. И, высказываясь о единственном тракторе на всю губернию, аккуратно вовлекла в беседу племянника.
– А я ведь вспомнил вас, Мария, – наклонился ко мне Толстой.
Я посмотрела на него.
Граф не вызывал опасений, не давил властностью как Дмитрий, не был породист как Одоевский. Стройный, круглолицый, даже немного женственный, он вызывал ассоциации со щенком спаниеля. Только щенок этот при желании мог откусить тебе руку.
Пятый. Незаметный, неизменно улыбающийся. Чеширский кот.
– Поделитесь? – произнесла я.
Я не помнила его среди гостей отца. Не помнила, чтобы мы виделись у кого-то другого, в той, прежней жизни. Совершенно точно не встречала я его и в Департаменте. Пожалуй, его ответ был интересен мне.
– Я видел вас на фотокарточках.
– Фотокарточках? – я нахмурилась.
– Да. Фотокарточках. Я дружен с Николаем Денских. Ваша фотография до сих пор стоит в гостевой комнате. Еще с тех самых времен, когда спальню эту занимала его сестра.
– Вы наблюдательны, граф, – заметила я.
– Нет, – небрежно отмахнулся он. – Это целая драма. Городской особняк Денских два года назад перешел к Николя. Он рассорился с сестрой, и отказался пускать её в дом. Личные вещи он отправил Анастасии с посыльным. Фотография оказалась забыта на той самой тумбочке.
– Действительно. Драма, – я кивнула.
Значит, увлечение Насти не нашло поддержки у брата… а ведь они были близки.
– Нет, драма не в этом, – тихо хохотнул Толстой. – Она стучала брату в окно, требуя вернуть это фото. Я как раз гостил у Николя, и скажу я вам, это было достойно кино!
– Могу представить, – сухо заметила я.
Ту фотографию я делала в ателье. Так распорядился Алексей. Родители, конечно, не смели перечить. Почему фотограф сделал два кадра? Наверное, случайно. И Настя, которая была тогда со мной, попросила подарить ей одну.
– Ты тут такая хмурая, – заметила она, – вложу в книжку по вязанию.
– Зачем? – удивилась я.
Она нежно провела по моему изображению, зажмурилась и ответила:
– Стану я лениться, отложу недовязанный носок, а ты на меня сурово посмотришь, мол, Настя, как тебе не стыдно? И я довяжу.
