– Не знаю, наверное … первое … – не узнавая свой голос, ответила я и, потерев воспаленные глаза, спросила: – Но причем здесь монета?
Дмитрий наклонился ко мне и тихо прошептал, улыбаясь так, будто открывал ребёнку известный каждому взрослому секрет:
– Притом, что вы – ребро.
Орел вспорхнул с его плеча, белый лев поднялся с земли. Мягко двинулись каменные лапы, сначала медленно, а затем быстрей. Его высочество подал мне руку. Я сделала шаг, опираясь на ладонь мертвеца. Земля двигалась мне на встречу, не чувствуя холода, не чувствуя жара, я шла. Шла. Шла.
Мостовая, люди, лица. Дворы, шумные улицы. Яркое солнце, весна. Прозрачная зелень взгляда. «Ожидание, Алиса. Оно прекрасно». «Да, когда-нибудь я посмотрела бы так». Дмитрий наклонился к моему лицу, морозное дыхание коснулось моих губ.
– Пришли, – сказал он мне в самое ухо, наклоняясь ниже, обжигая шею поцелуями изо льда.
– Алёша… – позвала я, чувствуя, как от ласк царевича уходит из-под ног земля.
– Алёша? – рассмеялся Дмитрий. – Разве ты не видишь, Алиса? Эта нора – не место для живых.
Из последних сил я схватилась за железную ручку и обернулась на льва:
– Жди здесь, хороший мой.
Я толкнула дверь в управление. Царевич шикнул на черную птицу и придержал мне дверь. Дежурный у входа поднял на нас глаза.
– Мария Михайловна? – узнал меня мужчина. – Что с вами?
– Позовите Чернышова, будьте любезны, – попросила я.
– Чернышов отбыл вместе с Андреем Аркадьевичем с полчаса назад …
Перед глазами заплясали черные мушки, его высочество двумя руками обхватил моё лицо. Я сглотнула и, глядя в прозрачные глаза, спросила:
– Теперь… когда вы – мертвец, скажите, зачем вы хотели убить меня?
Дмитрий дернул уголком рта.
– Ангел мой, какой же ты глупый… и… слепой.
Он потянулся ко мне, губы его коснулись моих. Я выронила свечу. Обшарпанный пол полицейского управления радушно встретил меня спасительной темнотой.
– Мест нет, лекарств нет… эпидемия … – услышала я усталый голос и с трудом разлепила свинцовые веки.
Грудь горела огнем, разум туманился, зрение выхватывало лишь некоторые детали: белая плитка пола, точно такая, как в Смольном. Высокие окна, которые почему-то совсем не давали света, лязганье инструментов, большой, наполненный чем-то желтым шприц с огромной иглой. И … обреченность. Она смешивалась с затхлым воздухом, заполняя легкие, заставляя сердце срываться на бег. Так пахнет в больницах. Я … в ней?
– … велено принять… полиция…
Хмурый мужчина наклонился надо мной, оттянул веки, заглянул в глаза и, поджав губы, сказал:
– Пока на койку в коридоре. Духовник закончит … и будет ей место.
Меня действительно определили в коридор. Сгрузили на грязный топчан, именуемый по какому-то недоразумению «койкой», и оставили одну.
Одна. Теперь я полноправная хозяйка в этой норе.
Мимо проходили врачи, вероятно, больные, и множество других лиц, род деятельности которых невозможно было определить с одного взгляда. Я закрыла веки, позволяя неприглядной реальности исчезнуть.
Никто из медиков более не удостоил меня вниманием, и где-то на краю ускользающего сознания я отметила, что при таком лечении нет ничего удивительного в большой смертности среди больных гриппом. Кажется, давешнее «нет мест» было чем-то вроде осмотра и диагноза одновременно.
– А вот это хорошая шутка, – рассмеялся царевич мне на ухо.
Я открыла глаза и не смогла вдохнуть, на груди моей, свесив лапы, лежал белый лев. Его высочество стоял у высокого окна и смотрел во двор. Дмитрий обернулся, а затем раскашлялся вместе со мной.
– Лягте … вам нужно лечь … – прошептала я и, вспомнив, что в больнице нет мест, добавила: – лягте со мной.
Мертвецы не имеют тела, и под призрачным телом не прогнулся матрас. Я знала – он рядом, это его ледяные руки крепко обнимают меня, на его груди покоится моя голова. Дмитрий погладил меня по щеке, и снова стало темно.
– Шувалова? – громкий окрик выдернул меня из беспамятства.
Я сглотнула, пытаясь сфокусировать взгляд. Женщина… в белом платье и белом платке.
– Как ваше имя? – медленно повторила она.
Имя… сердце застучало, и тело била дрожь. Я не знала ответа на этот вопрос.
Дмитрий ласково поцеловал меня в висок. Я закашлялась, прикрывая ладонью рот. Белый шрам на руке вернул утраченную память, и я ответила:
– Шувалова. Ольга Михайловна.
Я облизнула пересохшие губы и, проваливаясь в тишину, чтобы не забыть, повторила:
– Оленька…
Свет закрыл мужской силуэт.
– Нашли?
– Нашли, да не ту.
Запахло ладаном. Я моргнула, совсем рядом со мной остановился священник, я видела, как длинные одежды его касаются серой простыни койки, как выглядывают из-под рясы калоши, и крепко сжатый в руках крест.
Меня снова куда-то понесли. Всё верно … духовник закончил… значит, отдав богу душу, кто-то освободил мне место. Циничная целесообразность как она есть.
Носилки, ветер в лицо. Да … место освободилось. Его освободила я. А это значит … я … мертва? Мертва… Холод сковал горло, и тело не слушалось меня. Чернота перед глазами собиралась в светлый лик с серебристого креста.
«Я буду ждать», «Ольга Михайловна. Ангел. Оленька…», горячие пальцы оглаживают шрам.
Нора бездонна, но в глубокой могиле со всех сторон узкий гроб обнимает земля. Темно, и на обитой тканью крышке я вижу мерцающий блеск креста.
– Не ждите… – встречаясь с прозрачной зеленью взгляда, улыбнулась я.
– Не ждать?
Образ его снова плывет, алое пятно на рубашке царевича расползается и, закрасив белый, темнеет, превращаясь в черную рясу священника.
– Это бессмысленно. У нас … разный ад…
Зазвенел колокол, а с ним громкий крик ударил по ушам. Искали Шувалову. Марию. Не меня. Я – Оленька, ангел. Я несколько лет как мертва.
– …не та … эту в богадельню определили … документов нет...
Закашлявшись, я согнулась в спазме.
– … князь … требует…
Зачем князю покойница?
В светлом помещении дрожали голоса.
– … ну если нынче в архивах сыска одеваются так…
Говорят, мертвецы ничего не чувствуют. Ложь. Чувствуют. Когда меня подхватили с носилок, я чувствовала... спасительное тепло чужого тела, тяжело вздымающуюся грудь и неровный стук сердца под моей щекой, быстрый поцелуй в макушку, судорожный выдох:
– … о, господи... жива...
