– Поцелуй меня, Маша.
Я закашлялась и прикрыла ладонью рот. Милевский вздохнул, машинально дотрагиваясь до выбритой щеки. Задумчиво потер подбородок, разом сделавшись таким непривычно домашним и мягким, что я снова рассмеялась.
– Полагаю, это – "нет", – решил он и, отворачиваясь к зеркалу, подхватил лицевое полотенце с крючка.
Кран шумел, плевался водой, Я поймала взгляд Алексея в отражении. Другой… совсем другой… застучало сердце.
Глупый ангел … клетка открыта! Чего же ты ждешь? Лети…
– Это – "да", – тихо ответила я.
Отбросив полотенце куда-то в сторону, Алексей развернулся ко мне. Я подалась к нему и, привстав, поцеловала его в выбритый подбородок, пьянея от гладкости его кожи. Еще … и еще…
На лице Милевского и мускул не дрогнул, только глаза будто стали еще темней. Я губами коснулась его шеи, замечая и нервное движение кадыка, и то, как часто вздымается его грудь. По телу его прошла дрожь. Кашлянув, я уткнулась к нему в плечо, вдыхая его запах, прижимаясь к смуглой коже щекой. Осторожно, едва касаясь, он положил мне на спину ладонь.
Падший ангел тоскует по небу. Он бескрылый, он не способен летать. Всё, что ему остаётся ... падать.
Задрав голову так, чтобы видеть его лицо, я дернула краешком рта. Делая последний вдох, я шагнула в пропасть:
– Люби меня, мой князь.
Люби…
Он чуть сжал пальцы, сминая ткань домашнего платья на моей спине, и губы его накрыли мой рот. Я закрыла веки, растворяясь в ощущениях, отвечая на его ласки, вжимаясь в его тело, требуя большего. Стало жарко, я сбросила ненужную шаль. Алексей опустился на колени, и я посмотрела на него сверху, любуясь полуобнаженным мужчиной у своих ног.
Другой… ты – другой!
Теплые ладони его огладили мои икры. Милевский подхватил подол моего домашнего платья, а когда вновь встал в полный рост, я подняла руки, и оно, смятое, упало к моим ногам.
Глаза его сверкали, он сцепил челюсти. Ладонями обхватив моё лицо, Алексей впился в мой рот поцелуем, а оторвавшись, повторил свой приказ:
– Скажи мне! Скажи … еще раз.
– Люби меня, – покорно прошептала я. – Сейчас.
Люби…
Пока поцелуи твои лишают воздуха, пока горячие руки обнимают меня, я позволю себе обмануться, я приму сладкую боль падения … за полёт.
– Слушаюсь, – хрипло ответил Милевский.
Он подхватил меня под бедра, вынуждая крепче обнять за плечи, и я обвила его собою, оплетая ногами, будто вьюнок.
Люби меня, князь. И я отвечу. Я заполню тобой пустоту. Чувствуя тебя в своем теле, прежде чем разбиться о правду, я обрету своё небо в твоих черных глазах.
Я откинула голову, подставляя шею его губам, ногтями впиваясь в его спину, задыхаясь от наслаждения. Это мучительно и прекрасно – слушая тихие стоны, падать в его руках.
– Маша, – прошептал Алексей, заполняя меня, – … я так скучал…
Дыхание его стало ровным, и я осознала, что в ванной комнате всё так же шумит водопровод. Я отпустила шею князя и заметила:
– Закрой кран, не трать попусту воду.
Алексей спустил меня на пол и, когда ноги мои коснулись холодной плитки, потянулся рукой к вентилю, неодобрительно качая головой:
– Направить бы твою рациональность в нужное русло.
– Попытайся? – хмыкнула я, сложив руки на груди.
Милевский покосился на меня, поправив брюки, наклонился. Поднял с пола платье и, недовольно оглядев меня с головы до ног, подал.
Я встряхнула его и, надев через голову, сунула руки в рукава. Алексей придержал мне волосы и сквозь зубы сказал:
– Я не намерен больше, как ты выразилась – «пытаться» в отношении тебя.
Я вздернула подбородок, разворачиваясь к нему лицом, но промолчала, давая Милевскому закончить свою мысль.
– Мне больно смотреть на то, как ты отощала с болезни!
– Бьешься о кости? – склонив голову к плечу, понятливо протянула я.
– Твоё чувство юмора, бесспорно, очаровательно, – поморщился князь, – но в этот раз мне, увы, не смешно. Я достаточно терпел твои прихоти, Мари. С меня довольно, – жестко закончил он.
Другой… нет, я ошиблась. С бородой или без, он всё тот же Алексей. Я вцепилась в ворот платья.
– Не томи! – не выдержала я.
Милевский поджал губы и, чеканя каждое слово, сказал:
– Я запрещаю тебе возвращаться на Гороховую, я запрещаю тебе работать, запрещаю любые контакты с кем бы то ни было без согласования со мной!
За окном зеленело лето, ярко светило солнце, но мне стало холодно, и силы разом покинули меня. Я обхватила себя за плечи и, бедром опираясь об умывальник, прикрыла глаза:
– Алёша?
Он шумно выдохнул и тихо ответил:
– Да?
– А теперь, пожалуйста, объяснись.
Шаль легла мне на плечи, и на лоб опустилась теплая ладонь.
– Я здорова, – заверила его я и как на грех кашлянула в кулак.
– Что-то не похоже, – вздохнул он и, прижав меня к груди, поцеловал в висок. – Пожалуйста? Объяснись? Что это за грипп такой? Тебя подменили? Неужели ты действительно готова меня услышать?
– Это уколы, – серьезно поведала я. – Ответь мне, прошу тебя.
Милевский хмыкнул:
– Пожалуй, стань ты перечить, было бы даже проще.
Я подняла на него глаза, молчаливо требуя пояснений.
– В день убийства Дмитрия, если ты помнишь, случилась… – он запнулся, потемнел лицом.
– Массовый расстрел, – подсказала я.
– Верно, – нахмурился князь, взгляд его замер на закрытом кране. – Не буду утомлять тебя деталями, скажу только, что несмотря на гибель наследника, государь не изменил решения относительно войны с турками. Мобилизацию объявили следующим утром, и общее недовольство, и без того долго назревающее, выросло до невиданной величины. Положение крайне серьезное. Рабочие бастуют, приказы правительства рвут, не давая наклеить на доски. Председатель Государственной думы умоляет императора пойти на уступки!
– И ты, – догадалась я.
– И я, – устало подтвердил Алексей.
– Государь, как я понимаю, остался глух к этим просьбам. Ты поэтому побрился? Полагаешь, без растительности на лице твои доводы долетят ему в уши? Без преград?
– Где ты раньше была со своей логикой? – буркнул князь.
– Умывалась, – со смешком созналась я.
Он подбородком потерся о мои волосы:
– Черт с ней с бородой. Знал бы, что тебе так понравятся мои гладкие щеки, избавился бы от неё еще до отъезда в Москву. Может быть, ты сменила бы гнев на милость уже тогда?
