– Студент вышел сказал, – мужчина посмотрел на меня с жалостью. – А мальчишка пропал куда-то, вроде как за ним чинуши приходили, да то ли дверь никто не открыл, то ли не было его уже тогда.
Не открыл… Я подскочила на месте.
– Жди. Я сейчас! – сказала я и, подобрав юбку, побежала в подъезд.
Пятый этаж, в доме нашем не было лифта, но я преодолела все десять пролетов, не заметив высоты. Да я и дождя не заметила, только противно лип к телу намокший под ливнем пиджак.
– Вася! – изо всех сил забарабанила я в дверь. – Это я, Маша! Васенька! Открывай!
Никто не ответил, меня скрутило в приступе кашля, и я опустилась на пол, спиной прижимаясь к деревянной двери.
– Вася… – глотая ком в горле, откашлявшись, прошептала я.
Спокойно, Мария! ГОПы, полиция! Передать просьбу Алексею, на худой конец, самой связаться с Чернышовым! Дать денег, чтобы нашли!
По лестнице кто-то стремительно поднимался вверх. Шаги были легкими, ребенок? Вдруг это Вася? Нельзя пугать его слезами! Надежда придала мне сил, я мотнула головой и поднялась на ноги. Разочарование обожгло глаза. Ошиблась, то был не он, а какая-то девушка. Я снова повернулась к двери, чтобы постучать.
– Маша! – позвали меня от лестницы.
Я обернулась.
– Настя? – изумилась я. – Что ты здесь делаешь?
– Жду тебя, – на грани слышимости ответила Денских.
– С чего бы это? – нахмурилась я.
– Я … – она поджала губы. – … поедем со мной, Маша. В Европу, в Париж или Берлин!
Господи, это какое-то тотальное безумие! Я расхохоталась и, снова закашлявшись, прикрыла ладонью рот.
– С чего бы вдруг такое предложение, Настя? Сейчас! После стольких лет!
– Да, я вижу, что опоздала, – холодно заметила она. – Значит, Милевский всё же добился своего? И каково это – стать невестой помешанного на тебе убийцы? Придает вашим отношениям особую остроту?
– Не говори бред! – ответила я и прошла к лестнице. Она не уступила мне дорогу, и я плечом задела Денских.
Она схватила меня за руку, заставляя остановиться.
– Его видели в ночь убийства на Гороховой! Господи, Маша, он даже любовницу завел именно здесь! Имеет одну, представляя в мыслях вторую! Ты считаешь, здоровому человеку могло бы прийти в голову что-то подобное? И ты защищаешь его! Неужели ты готова быть с ним?! После всего этого?!
Готова? Нет, я не готова.
Именины государыни. Тёплая летняя ночь. Распахнутая дверь.
– Ты, потеряла, – Милевский протягивает мне мою шляпку.
– Алеша… – я рукою тянусь к его щеке.
Пришёл…
Глаза его загораются ярче ночных фонарей. Он перехватывает моё запястье и целует мои пальцы.
– Алёша, – улыбаясь, повторяет он.
Сброшена одежда, и смята моя постель. Мне не страшно, и в голове моей мыслей нет. Что проку печалиться? Ангел лишился крыльев с той встречи на речке. Там, впервые взглянув в глаза Милевского, я поняла, что уже люблю его.
– Обещай, что дашь мне волю. Обещай мне, что не станешь запрещать работать! Обещай, что у нас не будет детей!
Милевский морщится, но, принимая запасной ключ от моей квартиры, всё же говорит:
– Даю тебе слово.
Я не готова быть с ним. Я с ним с той нашей первой ночи. Я с ним уже давно.
Устало вздохнув, я посмотрела на Денских.
– Какую любовницу, Настя? Ну сложи ты два и два.
Пальцы её до боли впились в мой локоть.
– Нет… – выдохнула она.
– Да, Настя, да, – хрипло рассмеялась я. – Забавно, правда? Содержать особняк и проводить ночи здесь, со мной. Неудивительно, что его видели в ночь убийства, его видели здесь гораздо чаще! Черт возьми, да всякий раз, когда он в столице!
Денских отпустила мою руку и, закрыв веки, тихо спросила:
– За что, Маша? Скажи, за что ты снова убиваешь меня?
Внизу знакомо щелкнула входная дверь, и я вздрогнула. Именно так звучал мой крючок, когда, открывая гостям, я сбрасывала его с металлической петли. Сердце застучало чаще, я наклонилась через перила и, увидев осторожно выглядывающую из моей квартиры знакомую вихрастую макушку, подбирая длинную юбку, скороговоркой пробормотала:
– Я не понимаю тебя, Настя… извини, мне нужно идти.
Ступенька, две, три. Пролет. Завидев мою юбку, мальчишка шмыгнул обратно за дверь.
– Васенька, это я! Стой! – выкрикнула я.
Он услышал, выбежал к лестнице и кинулся ко мне. Я поймала его в объятья и, что было сил, прижала к себе.
Не знаю, сколько мы так стояли, но когда он, шмыгнув носом, поднял на меня глаза, хлопнула дверь в подъезд. Денских? Ушла, наверное.
Я смахнула слезы с мокрых ресниц, и Вася, подражая взрослому мужицкому говору, баском сказал:
– Не плачь, теть Маш. Работать стану больше, прокормимся. Будем жить вдвоем. Мамка-то моя … умерла, – голос его сорвался, – схоронили, – шепотом закончил он.
– Ох, хороший мой, – едва сдерживая рыдания, расцеловала я его. Он зажмурился, позволяя мне отвести душу, впервые с тех самых пор, как ему исполнилось семь.
Будем жить, непременно будем. Вопрос лишь в документах… как же быть…
Я чуть отстранилась от него, и присев так, чтобы лицо его было вровень с моим, прямо посмотрела в не по возрасту серьезные глаза мальчишки:
– Мне теперь нельзя жить здесь, Вася, – честно сказала я. – И тебе по закону нельзя жить со мной. Я не мать тебе и не сестра. И даже усыновить тебя пока не смогу, как бы того не хотела.
Хотя бы потому, что я незамужняя девица моложе тридцати лет.
От моих слов он весь сжался. Опустил взгляд, пряча мгновенно покрасневшие глаза, и я решилась:
– Но если ты того хочешь, я заберу тебя с собой. Будем жить, Васенька. Как-нибудь, будем.
Даже если Милевский станет возражать, даже если будет категорически против... оставить ставшего почти родным ребенка я не могу. Слишком хорошо я знаю статистику выпускников общественных приютов.
Он без слов бросился мне на шею, и я рассмеялась сквозь слезы:
– К нашим урокам теперь добавится французский, так что ты не больно-то радуйся!
– А это обязательно? – не отпуская меня, спросил ребенок. – Может, хватит с меня счета? Я и читать умею! – заискивающе заглянул он мне в глаза.
– Обязательно, хороший мой. Увы.
Прилежание – лучший способ заглушить боль утраты. И единственный известный мне самой…
