Степан хлестнул мужика по спине, тот взвыл от боли, прытко уворачиваясь от нового удара.
– Пошла! – коляска двинулась.
Господи, хорошо, что я оставила Васю с Клер! Брать его с собой, действительно, безумие. Безумия и без того слишком много вокруг…
Я сглотнула, сдерживая невыносимый приступ тошноты, и под хриплый смех пьяницы перевернула подаренное мне князем кольцо камнем вниз. Взгляд мой зацепился за белый шрам.
Если цель убийств была выставить государева племянника безумцем, то убийца добился цели. Только что если смерти девушек лишь умело используемый оппозицией факт, что если это роковое совпадение?
Убийства, безусловно, связаны со мной. То же имя, тот же возраст, шрам и … я зло усмехнулась – и сомнительный род деятельности. Зачем убивать копии, не проще ли уничтожить оригинал?
Но если речь идет о безумце, искать логику в его действиях – смысла нет, только как я умудрилась пропустить сумасшедшего в своем окружении?
Ну и вопрос, Мария. Ты-то как раз могла вполне… кого я могла упустить? Кого-то, достаточно близко знакомого со мной, чтобы видеть мой шрам. Кого-то, кто имел бы доступ к реальным именам погибших… Кого-то со службы! Но мало ли мужчин в управлении… мало ли где я вдруг раскрыла ладонь. Увидеть шрам на ней мог кто угодно!
Да, убийства связаны со мной. Только с чего я взяла, что мотив убийств – влечение? Революции нужен символ, и на допросе отец обмолвился о синем огне. На допросе… а только ли на допросе? Папа играл, что если в какой-то момент сведения о даре дочери – стали ставкой в игре? Если дар мой открылся еще во Франции, сболтнуть о нем он мог задолго до смерти Оли!
Кому угодно. Бортникову, например. С чего бы адвокат столько лет покровительствовал мне? Откуда бы у него, молодого юриста, были тогда деньги для моего отца? И сейчас … его предложение руки и сердца женщине с испорченной репутацией, дочери революционера, состоящей в позорной связи с князем. Зачем ему я? Использовать мой дар? Продать пламя революционерам? Вполне!
Тогда, после суда, он так странно отдернул руку, прикоснувшись ко мне, будто знал, что может обжечься. И это сватовство за день до нашего отъезда в Москву, когда об убийствах уже стало известно, но политическая ситуация еще не была столь критичной. Тогда, даже подумать о том, что в убийствах могли бы обвинить самого князя, не более чем абсурд.
Но зачем обласканному властью обеспеченному адвокату, монархисту, смена режима?
К вопросу о монархии… если огонь был у старшей дочери, следить за младшей сам бог велел. Следить мог и кто-то слуг, и то, как загорелось имение, этот кто-то мог видеть.
Итого, о даре моём мог знать кто угодно… снова мысли мои в тупике!
Коляска свернула на мост, подковы цокали по выложенной гранитом мостовой. Мы почти приехали. Пассажиры прибывали на вокзал, и среди обеспеченных горожан найти Петра было несложно – с Варшавского не ездят бедняки. Одетый в неприметное штатское платье Чернышов ждал на мосту, спиной опираясь о металлическое ограждение. В руках его была папироса, на голове кепка.
В толпе рядом с ним мелькнуло белое пятно фуражки. Работник вокзала подошел к полицейскому и, вероятно, спросил документы. Петр отвлекся, демонстрируя жетон, и не заметил нашу коляску.
Меня же будто прошила молния. Почему Алексей велел передать ребенка именно здесь, на вокзале? Дал мне время чуть больше побыть с Василием или… решил не сообщать Петру адрес сестры?
Нет, в части контроля за моей жизнью князь, вне всякого сомнения, немножечко маньяк, но с каких это пор Милевский стал опасаться Чернышова? Ведь наше общение было одобрено им!
«Я видел его отчеты, ты – ангел, судя по ним», – всплыли в памяти слова Милевского.
У меня задрожали руки.
«Ангелам не место в аду, Мария!»
Мог ли Петр увлечься мной? Мог ли наказывать смертями? За несколько лет греховной связи с князем…
«Маша! Почему открыла, не спросив?!» – искреннее, неподдельное беспокойство в голосе Чернышова.
Господи, ну и бред! С первой встречи Петр отнесся ко мне тепло, опекал, обучал, поддерживал. Не один год! Вот уж кто самый вменяемый человек в моём окружении.
«Один из лучших следователей империи», – так сказал о нём князь. Близкий ко мне и … верный государю. А … верный ли? Народ требует перемен, но что из себя представляет полиция? Она ведь и есть – народ. Кому как не тем, кто ежедневно видит всю гниль и затхлость режима, разделять мечты о светлом будущем для страны?
Почему меня до сих пор не допросили? Почему Белянин отпустил меня в Москву? И кто, как не Петр, знает меня настолько хорошо, понимая – единственная причина мне выпустить на волю огонь – страх за жизнь. Не мою, страх за жизнь князя.
Господи, еще немного, и я окончательно скачусь в паранойю, подозревая вся и всех!
Работник вокзала отдал Чернышову честь, тот спрятал жетон и, оглядевшись, увидел меня. Буркнув что-то под нос, Петр отбросил папиросу в сторону и направился ко мне.
А ведь Чернышов не беден, почему одевается как бедняк? Только ли для того, чтобы не выделяться?
Снова меня начало колотить, снова от страха замутило. Нет, я не буду бежать, и не буду трусливо прятаться!
Если за всем этим стоит Чернышов, он сделает всё, чтобы я не села на поезд. Расскажет об аресте князя, к примеру. Или применит силу, если я вдруг не проникнусь важностью момента. Значит, он не один? Я расправила плечи и приготовилась ждать. Как бы то ни было, что-то да я узнаю. Прямо сейчас.
– Маша, где мальчик? – недоуменно спросил меня Петр и, нервным жестом подкрутив ус, недовольно гаркнул: – Только не говори, что ты никуда не едешь!
В ушах зашумело, и от облегчения закружилась голова. Господи, пожалуйста, пусть я ошиблась! Пусть Чернышов будет ни при чем!
– Садись, – вместо ответа приказала я.
Петр устроился рядом и, оглядывая содержимое коляски, выругался.
– Ну что за выбрыки, Мария?!
– Выбрыки? – я задрала подбородок. – О чем ты, Петя?
– В столице творится черт знает что! Протесты, пророки…Мы не знаем, кто стоит за убийствами, следствие в тупике! В литерном нашли твои документы, и князь вдрызг рассорился с государем, запрещая допрашивать тебя, а ты снова выкидываешь очередное коленце! В Петербурге тебе со всех сторон не безопасно! Мне насильно усадить тебя в поезд? Что я должен сказать Алексею Сергеевичу? У князя полно забот, не добавляй ему еще одну!
Я поджала губы, а Петр устало добавил:
– Одна эта газета с обвинениями Милевского чего стоит…
– Что ты думаешь об этих обвинениях, Петя? – тихо спросила я.
– Да что тут думать, навет, – небрежно отмахнулся он. – Извинятся, сменят редактора да штрафом отделаются, больно издание серьезное. А так бы прикрыли. Неприятно, но ничего из ряда вон.
