Дернув краешком рта, я спрятала дрожащие ладони за спиной.
– Не думаю, что, в своем желании добиться моей руки, Милевский мог дойти до того, чтобы сношать проституток, а потом убивать. Это ведь … глупость…
– Или одержимость. Но, Маша, зачем ему мараться самому? Кто сказал, что убийца … вступал с девицами в контакт? Да и не пристало князю таскаться ночью по проституткам, – брезгливо скривился он. – Зачем, когда у него есть преданный пёс, к тому же полицейский, который девок этих лично знает.
Я сглотнула горькую слюну.
– Знаете ли вы, что Петр Чернышов когда-то давно, еще будучи воспитанником ГОПа, обокрал зазевавшегося молодого князя? Его поймали сразу же. Понимаете, что ему грозило? Я адвокат, ангел мой, мне ли не знать, за тот кошелек ему дали бы тридцать лет каторги, только потому, что то был кошелек князя, – сухо добавил он.
– Нет, я этого не знала… – прошептала я.
– Пёс, верный, злой. Как вы думаете, что нужно было сделать с человеком, с вашим бедным духовником, чтоб вместо внятных ответов он лишь трясся и твердил «Это мой грех»? А это убийство на страстной неделе – красивый ход, идеально указывающий, что убийцу нужно искать в церкви. Не сомневаюсь, что Чернышов не дал вам лично встретиться с батюшкой.
– Да, вы правы.
Голова кружилась, и от слов адвоката я ощущала металлический привкус во рту.
– Государь покинул Петербург, но оставил в тюрьме племянника не потому, что не смог его забрать. А потому, что уверен в его вине, только сам отдать приказ расстрелять император не решился – родная кровь. Ничего это сделают за него. А чтобы потешить народ, казнь наверняка будет публичной.
Уничтоженное огнем поместье, угоревшая девушка. Грех мой лежит на сердце, и нельзя его искупить, пепел кружит вокруг, я стою на черных углях, я дышу гарью.
– Одержимый, лжец, туда ему и дорога. А эта история с якобы похищенными бриллиантами? Насмешка над вами, насмешка над убитым Петренко.
– Петренко? – уплывающим разумом цепляясь за знакомое имя, переспросила я.
– Покойный Петренко играл, и в долгах увяз как в шелках, друзья и знакомые с ним за стол уже не садились. А перед смертью он все же нашел себе товарищей по игре в политическом кружке. Продул.
– Знакомо… – я моргнула, по щекам покатилась вода.
– Не было у княжны камней, она давно уже хранила их в банке. Петренко вернулся ни с чем, а знал много. Его и задушили.
Лицо адвоката, летний город – всё будто таяло в тумане. Нет, то был едкий дым понимания. Затянутыми в перчатки ладонями Бортников осторожно отер мои слезы. Подняв на него глаза, я встретилась с ним взглядом. Адвокат застыл, а затем подался ко мне.
– Откуда вам это известно? – выдохнула я.
– Признательные показания одной из участниц кружка, – шепотом ответил он, губами касаясь моих губ, – Денских Анастасии, – ошарашил он меня и впился в мой рот поцелуем.
Un, deux, trois. Это ветер, он треплет кроны деревьев, заглушая шум крови в ушах.
«Не закрывайте глаз».
Я распахнула веки, чтобы видеть прозрачные льдистые глаза адвоката. Да, Алиса, видишь, это снова нора. Да только ты – не Алиса.
– Иван Петрович? – позвала я, когда поцелуй закончился.
– Да, мой ангел?
Прикрыв веки, я стянула с пальца кольцо.
– Заберите это… – едва сдерживая ярость, сказала я.
Улыбнувшись краешком рта, Бортников принял Розу.
– Отвезите меня к крепости, – попросила я. – Прежде чем свершится правосудие, я хочу последний раз взглянуть в глаза князя.
– Да, я … понимаю … – он сжал кольцо в кулак и убрал в карман пиджака. Светлые глаза его сверкнули ярче бриллианта. Адвокат погладил меня по щеке и сказал: – Хорошо, Мария Михайловна. Едем.
Глава 24
Мужчина усадил меня в экипаж. Лошадь двинулась и, внутренне считая до десяти на всех известных языках, я лихорадочно цеплялась за подол летнего платья. Стучали копыта, пыль стояла в воздухе, мы выехали на Невский проспект.
Бортников бросил на меня быстрый взгляд и в жесте поддержки накрыл мою руку своей, затянутой в печатку ладонью.
– Не грустите, Машенька, – улыбнулся мне он. – Вы и сами – бриллиант. Но обещаю, я найду достойную замену Розе.
– Благодарю, Иван Петрович, – откашлявшись, ответила я.
– Зовите меня по имени, – мягко велел он.
– Хорошо. Иван.
Снова он потянулся к моим губам, легко и осторожно целуя. Un, deux, trois…
– Ожидание, Алиса, – ласково касаясь оголенной кожи бедра, Дмитрий подтягивает мою юбку к талии. – Ожидание… понимаете? – пальцы его медленно застегивают пуговицы.
Я сажусь на кушетку и, глядя в прозрачные глаза, признаюсь:
– Да. Я понимаю.
Я понимаю вас, ваше высочество. Как никогда.
Поцелуй закончился, Иван погладил меня по щеке. Взглядом цепляясь за знакомый пейзаж, я вдруг осознала, что мы уже у Зимнего. Рядом шла та самая горсть демонстрантов. Мы нагнали их.
– Надо же, женская партия, – хмыкнул Бортников, а я вгляделась в воинственные лица, выглядывая среди революционерок Настю. Денских не было.
«Признательные показания», значит ли это, что и она в Тюрьме?
Широкая Нева, и сияющий на шпиле ангел. Коляска остановилась у полосатой будки охраны, та была пуста. Мы проехали узкий мост через Кронверкский.
Тыльной стороной ладони я отерла со лба испарину. Коляска шла вдоль высокой крепостной стены в сторону арки, и чем ближе мы подъезжали, тем отчетливее и громче становились слаженные крики толпы.
Пальцы закололо, я медленно выдохнула. Ожидание. Ожидание. Un, deux, trois…
– Странно… – услышала я беспокойство в голосе Бортникова. – Ну-ка, стой, любезный! – приказал он.
Лошадь остановилась, не доехав до въезда на площадь самую малость. К коляске нашей шел одетый в форму мужчина и, быстро делая затяжку папиросой, приветственно кивнул адвокату.
– Иван Петрович, вы бы разворачивались, – покачал он головой.
– Что такое?
«Казнить! Долой!» – раздавались визгливые бабьи призывы. Охранник скривился, Бортников дернул щекой.
«Разошлись!» – громкий крик, выстрел в воздух.
– Приказ пришел – стрелять Милевского. Тут военные стояли, немного, пятнадцать человек, они, конечно, грудью встали. А мы чего, наше дело маленькое, стали начальства ждать.
– И что же начальство? – сквозь зубы уточнил Иван.
– Начальство заперлось, и тоже ждут, – махнул мужчина рукой. – До Благой Зинаиды вон дождались.
