– Оставь мне ключ, я сам запру архив.
– Хорошо, – я повернулась к нему и попрощалась: – До встречи.
Господи, какой он уставший.
– Иди, – улыбнулся Петр. – Тебя ждут. До воскресенья.
Бортников действительно ожидал в коридоре, задумчиво рассматривая черные перчатки в своих руках. Завидев меня, мужчина достал из-подмышки котелок и, сунув в шляпу перчатки, шагнул ко мне.
– Вы и на службу пойдете с полицейским? – адвокат подал мне локоть.
– Иван Петрович, не знай я вас, решила бы, что вы ревнуете, – пошутила я.
– Я всего лишь волнуюсь о вас.
Мы спустились по лестнице, Бортников открыл передо мной дверь. Ветер мелким снегом ударил в лицо.
– Вы – дочь моего друга, – Иван Петрович, надев котелок, поравнялся со мной. Полицейский низкого ранга – вам не пара, – добавил он, поправляя перчатки.
Я подняла воротник пальто и со смешком ответила:
– Полагаю, подобрать мне пару не представляется возможным. Не стоит беспокойства, Иван Петрович. Господин Чернышов не интересуется мной.
Бортников поморщился от нового порыва ветра.
– Как скажете, Машенька, – по-отечески улыбнулся он мне и помог усесться в своё авто.
Мы доехали до нужного адреса. По дороге обычно остроумный и словоохотливый адвокат молчал, я же, думала о том, как проведу завтрашний день. В предпраздничных хлопотах. Всяко веселее, чем размышлять об убийствах.
– Всего доброго, Иван Петрович, – попрощалась я. Бортников настоял проводить меня до самых дверей.
– Всего доброго, – тихо повторил мужчина, поклонился и оставил меня одну.
Я вошла в квартиру и закрыла за собой дверь, отрезав звуки мужских шагов. Что если я не одна? Что если в темноте коридора меня поджидает убийца? Я ладонями обхватила горло. На кухне часы отбили девять. Здесь никого нет.
Нет, я не стану бояться и не стану включать свет. Я сцепила челюсти и в потемках дошла до спальни. Скинула пальто и без сил упала на жесткую кровать.
Глава 3
Я проснулась от холода. Вчера я целый день не топила изразцовую печь, вот и результат. Старая, доставшаяся от прежних квартирантов кочерга, подвешенная за медную ручку печки, укоризненно мне подмигнула.
«Лентяйка», – говорила она.
Только не лень и даже не усталость были причиной такого пренебрежения. Я никогда не топила на ночь.
«Хоть воды натаскала с запасом», – обрадовалась я полному ведру. Прошла на кухню, умылась. И все же мне очень повезло, у меня была ванна. Пусть и небольшая, пусть на узкой длинной кухне, но я могла сэкономить на бане. Да и не любила я их, самые дешевые – Мытнинские, находились далеко от меня. Ближайшие – на Сенной, были мне не по карману, и … люди. Слишком много людей. Шум и гам, бабы с медными тазами, дети и извечный нашатырь.
Слишком резко я оказалась нищей, не была я готова к жизни простой горожанки.
Я подошла к оконной раме. «Летом надо освежить краску», – мимоходом отметила я. Кое-где белое покрытие осыпалось, обнажая дерево.
Окна моей квартиры выходили в зеленый двор, а балконная дверь в спальне вела на маленькую площадку, с которой открывался вид на жестяные крыши домов и Исаакиевский собор.
Волшебный величественный город, безобразно прекрасный и удивительный…
Еще несколько лет назад предпасхальная неделя была праздничной для всех. Теперь, после окончания войны, государственные служащие вынуждены были работать. Намыть квартиру полностью в Чистый четверг не удалось, но прибрать в комнатах, украсить оконные рамы и маленький иконостас я сумела.
Близился Светлый праздник Воскресения, и с каждым часом становилось светлее на душе.
Печь я решила не разжигать. Пересчитала свои финансы, немного взгрустнув по поводу их вечного отсутствия, накинула пальто. Белый мамин пуховый платок, одетый по случаю праздника, украсил тоскливый наряд. Бросила взгляд на зеркало.
«Я становлюсь почти копией мамы», – первое, что пришло в голову. Те же брови, чуть темнее волос, те же глаза. Только мама никогда не позволяла себе опущенных плеч. Никогда.
Выпрямилась. Я – Шувалова, а не прачка или торговка с рынка. Нельзя забывать об этом. Взяла узелок с выкрашенными вчера утром яйцами. Зайду на рынок за куличом, а потом в собор.
Тот солнечный январский день, когда я узнала о том, что погибли мои родители, я не забуду никогда. Обычный вторник, обычный учебный день. Два урока французского, домоводство и музыка.
– Мария, вас вызывают к Вере Васильевне.
«Зачем?», – билась в голове мысль. «Неужели отчислят? Неужели денег не хватает? Но ведь мама оплатила этот год!», – я шла к начальнице института, как на Голгофу.
– Машенька, – никогда эта суровая властная женщина не позволяла себе выделять ни одну из нас столь ласковым обращением.
Липкий страх волной холодного пота пробежал по позвоночнику.
– Машенька, – вновь повторилась она, – ваши родители погибли.
Я рухнула на стоявший рядышком стул.
«Жесткий… жесткая спинка», – я нашла спасение в этом ощущении. Острое дерево впивалось в лопатки.
– Как … как это случилось? – выдавила я.
– Пожар, – ответила она, – дымоход был неисправен.
Неисправен… сглотнула.
Был ли дымоход неисправен? Пожары – бич больших городов. Зима… холодные, длинные ночи, а людям так необходимо тепло. Папа ведь так и не научился топить печь.
Особняк на Мойке давно был продан, усадьба – единственное, что осталось от былого состояния, пустовала и пришла в упадок. Мы не могли позволить себе слуг.
Квартира рядышком со Смольным, чтобы быть ближе к дочери, как говорил отец. Там они нашли свой последний приют.
Что-то мокрое упало на руки. Слёзы. Я так давно не плакала, со смерти Оли, кажется.
Скончались… оба... Я осталась одна.
– За вами приехал ваш опекун.
– Опекун? – удивилась я.
– Алексей Сергеевич Милевский назначен вашим опекуном.
– Кем назначен? - спокойно спросила я.
– Государем, насколько мне известно.
– Сколько внимания к дочери опального рода, – зашипела я и осеклась. Вера Васильевна не виновата в том, что происходит в моей жизни.
– Я могу продолжить обучение?
Она покачала головой.
– Вы будете обучаться на дому, таково желание молодого князя.
