Оля мельком посмотрела на себя в зеркало. Красная физиономия, слезы еще стоят в глазах, нос распух… приятно, конечно, что эта ненормальная Эльвира с горящими глазами обратилась именно к ней. И вот бы было здорово, если бы все, о чем она так уверенно говорит, сбылось. Тогда бы, возможно, у Ольги появилось то, о чем она побаивалась мечтать, — череда влюбленных в нее мужчин, успех, возможность рвать в клочья чужие сердца и смеяться над чужими чувствами так же легкомысленно, как Гоша Кудрин посмеивался над ее убогой привязанностью. Но это невозможно… Оле отчаянно хотелось поверить в то, что она и правда может стать звездой эстрады, и все-таки…
— Я… Я в понедельник занята, у меня работа… Очень жаль, — она заставила себя сказать эти слова.
— Слова «жаль» я не знаю. Работа не волк, в лес не убежит. Слушать ничего не желаю. Ты нам нужна. У нас как раз не хватает танцовщиц, а ты подходишь по всем параметрам. И ты мне нравишься… Так что вечером в понедельник жду, записывай адрес… Не дрейфь, мы с тобой им всем еще покажем!
Глава 8
Моя жизнь неслась по накатанной колее. Хотя в данном случае более уместен глагол «плелась», уж больно вялой и лишенной событий она казалась. Была она, как мексиканский сериал, до оскомины предсказуемой. С одной стороны, эта предопределенность успокаивала, с другой — от нее выть хотелось.
Два раза в неделю у меня были занятия в школе. По понедельникам я рассказывала о пестиках и тычинках одиннадцатому «А», по вторникам — одиннадцатому «Б». О взаимопонимании с ученицами можно было только мечтать. Они меня в грош не ставили, но угрюмо терпели.
Особенно невыносимой была та самая Людмила Синицына, девушка с ногами, похожими на немецкие колбаски. За что она так меня невзлюбила, ума не приложу. Но я ее побаивалась. Взгляд у этой, с позволения сказать, девушки был совершенно не детский — тяжелый, нехороший взгляд. Я всегда отводила глаза первой, как слабый хищник, случайно встретивший тигра.
В перерывах я сидела в учительской, в самом углу, и слушала, как мои коллеги перемывают косточки единственному школьному мужчине — физкультурнику. Вот не повезло мужику — стать объектом любви сразу трех баб с серьезными намерениями! Если верить народным приметам, бедолага давно должен был скончаться от затяжных приступов икоты — так часто разговаривали о нем за глаза.
Меня так и не приняли в коллектив по-настоящему. Мне позволялось прислушиваться к их разговорам, но не позволялось в них участвовать. Поначалу я еще пробовала образумить их, заявляя что-нибудь вроде:
— Да что вы, бабы, совсем ополоумели? Вы бы посмотрели повнимательнее, за кем ухлестываете? Вы интересные женщины, а он плешивый кандидат в алкоголики. Зачем вам все это нужно? Он уже и так чувствует себя подарком жизни.
Но меня одарили такими красноречивыми взглядами, что я сразу поняла — надо заткнуться. И больше реплик сомнительного содержания не подавала. Я знала — меня здесь недолюбливают. Ненавидящие друг друга учительницы иногда нехотя объединялись — против меня. Их раздражала моя новая одежда, и моя прическа, и моя косметика.
Женя мне однажды сказала:
— Да плюнь ты на них. Их ведь только пожалеть можно. Неустроенные бабы. Сколько нас таких! — она вздохнула.
За последний месяц Женя моя поправилась на пять килограммов. Ее лицо округлилось, про прочие части тела и говорить нечего — брюки трещали на ней по швам.
— Может, не будем больше печь блинчики? — как-то интеллигентно предложила я. — Обойдемся салатиком или вареной картошкой?
— А смысл? Для кого мне стараться, я женщина одинокая. Одна радость и осталась — пожрать.
…У Жени началась предновогодняя депрессия. Она часто вспоминала мужа, от которого ушла, — только теперь она почему-то запамятовала о том, что он ее унижал и поколачивал. Теперь в ее воспоминаниях он выглядел страдальцем, а она — вероломной и ветреной особой, испортившей бедному мужику жизнь. Я ушам своим поверить не могла. Почему нам, женщинам, так легко начать новую жизнь, но так сложно удержаться на пике самостоятельности?
Я пыталась хоть как-то ее развлечь.
Крошили в огромную миску салат. Картошка, оранжевые морковные кубики, соленые огурчики, которые Женя ловко извлекала из тесной банки. Кухня, безусловно, была ее, Жениной, территорией. Она — шеф-повар, а я — так, убогий подмастерье. Ее руки порхали над разделочной доской, она умудрялась одновременно кромсать капусту и обжаривать на сковороде лучок…
— Слушай, Женя, а давай заведем себе любовников! — предложила я, мелко нарезая петрушку. От напряжения я высунула кончик языка.
— С ума сошла? — не отрываясь от работы, усмехнулась она.
— А что? Не понимаю, как ты обходишься без секса.
— А кому он нужен? — угрюмо пожала плечами моя единственная подруга. — Всегда обходилась, обойдусь и сейчас.
— Что значит «всегда обходилась»? — удивилась я. — Ты же замужем была!
— А толку? Ну набрасывался он иногда на меня, пьяный. Я только о том и думала, чтобы все поскорее закончилось. А он, к счастью, долго и не мог.
— Но так же не всегда было. Ты ведь согласилась выйти замуж-то. Значит, он тебе нравился в постели.
— Слушай, Ань, ты и правда такая наивная или притворяешься? — подбоченилась Женя.
— Хочешь сказать, что вышла замуж по расчету? — недоумевала я.
— Не по расчету, а по залету! — выкрикнула Женя.
В тот же момент чистая тарелка выскользнула из ее рук и разлетелась на мелкие кусочки. Некоторое время она, раскрыв рот, изучала осколки, а потом опустилась на неказистый, заляпанный побелкой табурет и расплакалась.
— Женя! Ты что? — перепугалась я. — Из-за тарелки? Прекрати сейчас же. А ну подними голову, сейчас твои волосы в петрушку попадут!
— Ну откуда я могла знать, что так получится, откуда? — всхлипнула она. — Он же красивый был, светленький! Пригласил к себе домой Новый год встречать. Там все и произошло. Мне не понравилось. Я не сразу сообразила, что ребенок будет, а потом поздно было. Да и возраст, мне тогда уж двадцать шесть исполнилось. Старая дева!
— Женечка! — я погладила ее по свалявшимся волосам. — Получается, что он у тебя один был? Так, что ли?
— Нет, а ты как думала? Что я с ротой солдат жила?.. Нет, что ни говори, Анька, а лучше хоть какой-нибудь мужик, чем никакого… Ладно, я пойду умоюсь…
— Вот и мама моя так говорит, — вырвалось у меня, — лучше какой-нибудь мужик, чем никакого.
Я тут же прикусила язык. Да что же это такое, опять я едва не проговорилась! Сто раз ведь давала себе самой обещания не упоминать в разговорах с Женей мою прошлую жизнь. Не ссылаться ни на родственников, ни на воспоминания, ни на впечатления.
Но она не обратила на мою оговорку никакого внимания. Ей в тот момент было не до меня. Женя плакала и отворачивала от меня распухшее лицо, чтобы я ничего не заметила.
