Здание, куда мы проникли, было из числа самых крупных и тщательно отделанных; осмотр его помог нам составить представление обо всей немыслимо древней архитектуре города. Внутренние стены были тоньше внешних, но на нижних этажах прекрасно сохранились. Похожая на лабиринт постройка поражала сложностью и причудливостью – в частности, сменой уровней пола; если бы не разбросанные клочки бумаги, мы заплутали бы у самого входа. Первым делом мы решили исследовать верхнюю часть, не столь сохранную, как нижняя. Извилистыми ходами мы прошли футов сто до верхнего ряда комнат – засыпанные снегом и обломками, они смотрели прямо в открытое полярное небо. Лестниц не было, их заменяли пандусы: где плавные, а где крутые, из ребристого камня. Комнаты нам встречались самых различных форм и пропорций, от звездчатых до треугольных и квадратных. Средний их размер составлял, пожалуй, 30 × 30 футов, высота – 20 футов, но много было и более просторных. Тщательно осмотрев все, что находилось выше уровня льда, мы спустились в подледные этажи и вскоре убедились, что бесконечное переплетение комнат и коридоров выведет нас, наверное, далеко за пределы данного здания. Нас угнетали циклопические габариты и массивность всего, что встречалось по пути; в очертаниях, размерах, пропорциях, убранстве и конструктивных особенностях этого сооружения, сама древность которого воспринималась как кощунство, угадывалось нечто глубоко чуждое человеческому роду. Изучая резные рисунки, мы вскоре поняли, что они говорят об истории, растянувшейся на много миллионов лет.
Для нас еще оставалось загадкой, на каких инженерных принципах основывались строители, укладывая и балансируя огромные массы камня, хотя ясно было, что они широко использовали принцип арки. В комнатах, которые мы посетили, не было никаких вещей или предметов обстановки, – это подтвердило наше предположение, что обитатели покидали город обдуманно и без особой спешки. Главным и повсеместным украшением была скульптурная отделка стен, построенная по одной и той же схеме: с пола до потолка чередовались горизонтальные полосы рельефа шириной три фута с полосами той же ширины, заполненными геометрическим орнаментом. Попадались и исключения из этого правила, но в подавляющем большинстве случаев оно соблюдалось. В орнаментальных полосах нередко встречались гладкие картуши с причудливым точечным рисунком.
Техника исполнения, как мы скоро установили, отличалась зрелостью и совершенством; она достигла предельной изощренности, хотя ни в одном аспекте не совпадала с традициями человеческого искусства. Я в жизни не видел скульптуры столь утонченной. Подробнейше проработанные изображения флоры и фауны отличались удивительной живостью, хотя на рельефе их было великое множество; абстрактный орнамент поражал виртуозной сложностью. В арабесках, с начала до конца построенных на математических принципах, симметрично сплетались кривые и ломаные линии, причем повсюду превалировало число пять. Создатели ленточных рельефов следовали строгим формальным требованиям и практиковали очень необычную трактовку перспективы, однако сила их искусства произвела на нас глубокое впечатление, несмотря на то что художников и зрителей разделяли целые геологические периоды. Их композиционный метод основывался на странном сочетании плоскостных и двухмерных объектов и воплощал в себе глубочайший психологический анализ, не свойственный ни одному древнему народу. Бесполезно искать что-нибудь подобное этому искусству в наших музеях. Те, кто ознакомится с фотографиями, усмотрят в них некоторую аналогию разве что с самыми гротескными идеями наиболее дерзких футуристов.
Орнамент был выполнен в технике выемчатой резьбы, глубина его – там, где стены не очень пострадали от времени, – составляла от одного до двух дюймов. Что касается картушей с точками (очевидно, это были надписи на каком-то неизвестном древнем языке с использованием неизвестного древнего алфавита), то гладкая поверхность была заглублена в стену примерно на полтора дюйма, а точки – еще на полдюйма. Лента с фигурами представляла собой рельеф, фон которого был утоплен в стену дюйма на два. Кое-где виднелись следы краски, но за бесчисленные тысячелетия она почти вся разложилась и слезла. Чем пристальней мы изучали удивительную технику, тем больше ею восхищались. Сугубо условный рисунок выдавал тем не менее наблюдательность скульптора и точность его руки; да и в самих художественных условностях отражалась истинная природа объектов, подчеркивались жизненно важные различия между ними. Чувствовалось также, что помимо очевидных достоинств имеются и другие, недоступные нашему восприятию. В некоторых деталях содержались, как можно было догадаться, тайные знаки и символы, которые были бы для нас чрезвычайно важны, но чтобы понять их, требовались иной способ мышления, иная эмоциональная сфера, а также иные – или же дополнительные – органы чувств.
Сюжеты рельефов отражали, судя по всему, повседневную жизнь в эпоху их создания; нередко речь в них шла об исторических событиях. Это первобытное племя сверх всякой меры интересовалось историей – случайное обстоятельство, которому мы могли только радоваться, поскольку в их резных рисунках обнаружилась масса ценной информации. Потому-то мы прежде всего и занялись их фотографированием и зарисовкой. В некоторых помещениях стены были оформлены иначе: крупномасштабными картами, астрономическими схемами и прочими изображениями, относящимися к науке; они напрямую подтверждали все то, о чем рассказывали фигурные фризы и панели. Вкратце описывая наши впечатления и догадки, я надеюсь, что те, кто мне поверит, не увлекутся настолько, чтобы забыть о разумной осторожности. Будет настоящей трагедией, если мой рассказ, задуманный как предостережение, вызовет у кого-либо желание отправиться в это царство смерти и ужаса.
Изукрашенные скульптурой стены были прорезаны высокими окнами и массивными двенадцатифутовыми дверьми; сохранившиеся кое-где ставни и дверное полотно были сделаны из деревянных планок, искусно вырезанных и отполированных, а ныне обратившихся в окаменелость. От металлических креплений, конечно же, давно ничего не осталось, но некоторые двери еще держались в рамах, и нам нелегко было отворять их, переходя из комнаты в комнату. Кое-где попадались и оконные рамы со странными прозрачными панелями, преимущественно эллиптической формы, но их было немного. Часто встречались большие ниши, как правило пустые, но в иных случаях с непонятными изделиями, вырезанными из зеленого стеатита: видно, они были сломаны или не представляли особой ценности и хозяева не взяли их с собой, когда покидали дом. Имелись и отверстия, связанные в свое время с различными инженерными устройствами, дающими тепло, свет и прочее, – это нам подсказали резные рисунки. Потолки по большей части не имели отделки, но иногда их украшала плитка из зеленого стеатита или другого материала, от которой мало что осталось на месте. Подобной же плиткой бывали выстелены полы, однако преобладали простые каменные плиты.
Как уже было сказано, мебель и все, что можно было унести, отсутствовало, однако скульптурные картины позволяли ясно представить себе, что за странные предметы наполняли в свое время эти гулкие, похожие на гробницы комнаты. На надледных этажах полы скрывал едва ли не сплошной слой обломков и сора, однако внизу дело обстояло иначе. В одних комнатах и коридорах мы обнаружили лишь немного песка и вековой грязи, в других царила пугающая чистота, словно их недавно подмели. Но и внизу, там, где случались сдвиги и обрушения, не обходилось без гор обломков. Помещения, расположенные в глубине дома, освещались через внутренний дворик (такие мы неоднократно наблюдали из самолета), поэтому в верхних этажах мы пользовались фонарями, только когда изучали детали скульптурной отделки. Под толщей льда, однако, царили потемки, а в путанице комнат нижнего этажа и вовсе стояла непроглядная чернота.
