Яся дёрнулась, и дядя улыбнулся. Качнул головой.
- Пить, наверное, хочешь? – поинтересовался он будто бы даже участливо. Ей хотелось кивнуть, но кивать она не стала. Лишь вновь попыталась отодвинуться. Чем они её накачали? Ведь не снотворным же…
- Что вы мне вкололи? – сипло выдавила Ярослава и, не услышав ответа, повторила: - Что вы мне вкололи, Константин?
Услышав собственное имя, он прищурился. Внимательно посмотрел ей в лицо и, немного подумав, сунул руку в карман. Ярослава увидела одноразовый инсулиновый шприц с защитным колпачком на иголке. Сглотнула и попыталась отодвинуться ещё дальше. Только бы Алина всё рассказала. Тогда у неё есть крохотный шанс. Крохотный, ничтожный…
- Упрямая девочка. - Константин сделал затяжку и снял колпачок с иглы.
- Не надо, - прошептала Ярослава, едва шевеля губами. – Не надо…
Он помедлил. Дотянулся до прикроватной тумбочки и взял ручку. Проследив за его взглядом, она заметила лежащие на тумбочке бумаги. Дядя посмотрел на неё с вопросом и ожиданием. Глаз она не отвела. Из последних сил вздёрнула подбородок. Нет. Она лучше умрёт. Умрёт, но не так. Если она подпишет дарственную…
Константин качнул головой. Подсел ближе и схватил её за локоть. Яся всхлипнула. И снова игла под кожу…
- Посмотрим, насколько хватит твоего упрямства, - услышала она у себя над ухом. Всхлипнула ещё раз. В памяти всплыли воспоминания. Мощь ревущего байка, руки на теле… Сознание медленно погружалось в туман, из которого до неё доносились лишь обрывки мужских голосов:
- Пару дней…
- Достаточно…
Голоса отдалялись, становясь чем-то нереальным. Секунда за секундой она проваливалась в разноцветную невесомость, но что-то не давало упасть в неё до конца. Что-то… Бархатный голос и едва уловимый запах дождя. Усмешка, затаившаяся в уголке изогнутых губ и прядка каштановых волос, падающая на его лоб… И глаза. Снова эти глаза, цвета старинного серебра.
Ночь в самом деле была долгой. Разговоры сводились к одному – сейчас лучше всего – ждать. Потому что у Давыдова охрана, у Давыдова дом, окружённый забором больше двух метров высотой. И ещё потому что у Давыдова Ярослава. А кто знает, что может прийти ему в голову. На психа он не тянет, но разве будет нормальный мужик вертеть подобные дела? Вряд ли…
В очередной раз пролистав краткую информацию по Вадиму Давыдову, Сергей устало выдохнул. Швырнул папку на подоконник и, не глядя на Яна, проговорил:
- Чёртов педераст!
И стоило ли удивляться? Какой здоровый на голову и на член мужик откажется от женщины, подобной Ярославе? Да никакой. Женился бы, прибрал наследство к рукам и жил бы в шоколаде. С домашними харчами, крупной суммой на счёте, домом на Рублёвке и потрясающей женщиной под боком. Он, конечно же, думал о том, что у Давыдова, вероятно, есть любовница, но сухие откровения отчёта превзошли все его ожидания. Чёртов педик! Его разбирала злость. От досады за Ясю, от отвращения, от мыслей о том, что этот ублюдок трогал её. Трогал её, а потом подставлял зад её дядюшке. Или тот ему зад подставлял – хрен редьки не слаще. Каждый с ума сходит по своему, но какого лешего мазать своим дерьмом других?
- У тебя сигареты есть? – обратился он к Алине.
Она прищурилась. На столе стояли три пустые чашки из-под кофе, нетронутая плитка горького шоколада с апельсиновой цедрой блестела серебристой фольгой обёртки. Алина молча встала и вышла в коридор. Ян проводил её взглядом, но ничего не сказал. Потому что сам знал – есть. Пару раз находил в кармане – случайно, копаться бы не стал. А она не пряталась. К чему? Курила редко, если выпьет или перенервничает. Что-то вроде компромисса, не совсем его устраивающего, но справедливого.
Вернувшись, Алина протянула Сергею пачку и зажигалку, а сама засыпала в кофемашину новую порцию зёрен. Говорить не хотелось. Сергей чиркнул колёсиком зажигалки и жадно втянул дым. Когда он в последний раз курил? Десять лет назад? Двенадцать? Что-то около того. Но говорить не хотелось, потому что толку от разговоров никакого. Слова, привычные, состоящие из всё тех же букв, драли горло почти так же, как табачный дым. Но смысла в дыме было куда больше, чем в словах. Он посмотрел на дисплей мобильного – почти пять. Если бы это было лето, за окном бы уже забрезжил рассвет. Но сейчас не лето. Зима скоро…
Он пробовал свести мысли к какой-то рациональности. Давыдову нужны деньги Ярославы, дело её отца. Следовательно, нужны бумаги. Заверенные бумаги, но проблем с этим у него вероятнее всего не возникнет. Остаётся одна загвоздка – заставить Ярославу эти бумаги подписать. И ведь подпишет она. Девяносто девять из ста подпишет. Потому что… потому что она – всего лишь женщина. Он хорошо помнил синяк на её скуле, а методы у её мужа вряд ли изменились. Вот только что после? Если следовать всё той же рациональности: избавиться от неё он не сможет. По крайней мере, сейчас. Потому что правда растеклась за пределы личного пространства Давыдова. Что остаётся? Как и планировал – запереть её в лечебнице для слабоумных? При таком раскладе время есть… И вот тут рациональные мысли спотыкались, ломались, терялись. Сидеть и ждать… Он докурил до фильтра и тут же поднёс к губам вторую сигарету. Слишком слабые. На подоконнике появилось блюдечко, но он даже не обернулся. Почти пять. Говорят, самое тёмное время суток – перед рассветом. И где же он, этот чёртов рассвет?! К запаху сигарет примешался аромат кофе. Серёга в очередной раз глубоко, жадно затянулся.
- Я поеду к дому Давыдова, - сипло выдавил он. – Понаблюдаю.
- Не дёргайся, - тут же отрезал Ян. – Этим ты лучше не сделаешь.
Он и сам понимал, что не сделает. У Давыдову наверняка видеонаблюдение по периметру. И если кто-то засечёт его машину… Да мало ли! Паника порой толкает людей на странные вещи. Крысы и те агрессивными становятся, набрасываются. А этот чем лучше крысы? Ничем. Хуже – гнида.
Алина поставила на подоконник чашку чёрного кофе, коснулась его локтя в заведомо тщетной попытки приободрить. Серёга знал, что должен быть благодарен и ей, и Яну. За эту попытку, за чёрный кофе, за сигареты. Потому что в одиночку он бы не справился – свихнулся бы или натворил дел. Однако благодарности он пока не испытывал – не сейчас. Позже. Сейчас он мог думать только о ней: о девочке из собственного прошлого. О девочке, для которой когда-то сложил из салфетки журавлика. О девочке, неожиданно ставшей для него этим самым журавликом – заветным желанием, парящим в небе. Других больше не хотелось. Потому что другие – синицы. А начерта ему синицы, если у него есть свой собственный журавль?! Есть, мать его! Несмотря на его собственную глупость – есть.
Второй раз пробуждение далось Ярославе с куда большим трудом. В висках пульсировало, мысли превратились в кашу из опилок, язык будто бы разбух и прилип к нёбу. Каждую клетку тела наполняла такая тяжесть, что она едва могла пошевелиться. Потолок комнаты плыл, стены – тоже. Что-то изменилось… Понимание этого отозвалось вспышкой мгновенной радости – она больше не была привязана к постели. Но вспышка эта угасла столь же быстро, как и появилась. В таком состоянии она даже встать не сможет, не то что дойти до двери или вовсе выбраться из дома. Тяжело сглотнув, Ярослава попробовала поднять руку – напрасно. Смогла лишь немного пошевелить пальцами, да и те казались какими-то одеревеневшими. С губ сорвался смешанный со стоном выдох, внезапно вспыхнувший свет резанул по глазам. Размеренный, словно удары метронома, звук неспешных шагов донёсся до неё столь отчётливо, что она даже испугалась. Словно бы эти самые шаги звучали не в комнате, а в самой её голове.
