— Не больно? — спросила я.
Аббат чуть помотал головой.
— И почти не страшно, — признался он. — Есть предвкушение, словно ожидание какого-то чуда. И при этом кто-то там, внутри, понимает, что смерти не будет. Я не умру…
— Не умрешь, — заверила я и сжала его кисть.
Едва ли он ощутил мое прикосновение, все-таки заклинание стазиса было мощным. Но кажется, он ощутил что-то другое. Что-то, что раздвинуло в последний раз его губы в улыбке.
Аббат что-то сказал. Но голос его звучал так тихо, что я не услышала.
Приблизив лицо к его губам, смогла уловить:
— Спасибо. Смерти нет. Теперь я это точно знаю.
Взгляд умирающего застыл, словно он увидел то, что хотел. Увидел и не смог оторваться. Стараясь не думать, что на моих глазах только что умер человек, я закрыла аббату глаза.
Поднявшись, поспешила вперед на негнущихся ногах. Один раз споткнулась и упала. Ударилась коленкой и не ощутила при этом боли.
Я долго бежала по темному коридору, пока не оказалась на развилке сразу трех туннелей. В отчаянье принялась кусать губы. Помог риолин. Как бывало при приближении опасности, он дернулся, когда шагнула в один из коридоров, подпрыгнул на цепочке, когда попробовала сунуться в следующий… И забился, как живой, когда шагнула в третий.
— Значит, туда, — тихо, стараясь, чтобы мой голос не дрожал, проговорила я. Потому что оскверненный Источник для меня, несомненно, опасен…
Я не знаю, сколько времени шла. Кажется, даже переходила на бег, но выдыхалась и замедляла шаг.
Снова развилка… снова нужно угадать поворот… Снова иду туда, где отцовский риолин слышит опасность…
Я бежала, поворачивала, падала, поднималась и снова бежала.
Старалась не думать о том, что если впереди меня ждет ловушка, Зверь попросту не услышит.
— Услышит, — упрямо проговорила я сквозь зубы. — Он слышит меня. Чувствует. Я — его сердце. А он — весь мой мир.
Голос дрогнул.
Коридор расширился до размеров пещеры, в которой запросто разместилось бы небольшое селение.
Стены, пол, потолок были покрыты светящимися кристаллами, отчего истинное зрение казалось здесь лишним. Но это было не так. Именно истинным зрением я увидела, что в этих кристаллах есть магия… Есть сила.
— Источник, — пробормотала я.
В конце расширившегося коридора зияла колодцем в стене черная дыра.
Я поняла, что я на месте.
Когда шла по узкому туннелю с низким сводом, сердце колотилось как бешеное. А когда шагнула внутрь новой пещеры, оно и вовсе остановилось.
— Давно не виделись, крошка Эя, — сказал Андре.
Он был таким, каким я его запомнила. Красивым. Статным. С тонким и одухотворенным лицом.
— Ну, что же ты стоишь? — позвал Андре. — Ты ведь пришла, Эя. Ты не захотела стать моей и предпочла выполнить свое предназначение, от которого я так старался тебя уберечь.
Я молчала. Мне нечего было ответить. Но не двигалась. Выжидала, что предпримет Андре. Он между тем продолжал говорить.
— Что ж, Эя, — как-то горько сказал он и кивнул. — Принести себя в жертву Богине — достойный шаг. Я горжусь тобой и твоим выбором и принимаю его. Я даже помогу тебе, фея Эя. В последний раз.
За спиной Андре возвышалось… нечто.
Больше всего это напоминало гигантский трухлявый пень, насквозь прогнивший, покрытый отвратительным клочковатым мхом и плесенью. Напоминало бы, если бы кому-то пришло в голову вырезать это уродство из скалы. Потому что возвышение за спиной Андре, несомненно, было каменным. Все в трещинах, из которых валил клубами фиолетовый туман. Клочками он тянулся по полу, подбирался ко мне. От прикосновения чего-то мерзкого к ноге замутило. А внутри все словно сковало льдом. Приглядевшись, я поняла, что то, что когда-то было, похоже, одним камнем, сейчас — груда камней.
— Мне не нужна твоя помощь, Андре, — проговорила я и добавила: — Это тебе она понадобится, когда сюда очень скоро придет мой муж.
Безупречное лицо Андре исказила ярость.
Он решительно шагнул ко мне.
Я отступила в сторону.
— Значит, он, Эя? — требовательно спросил Андре. — Он?! Зверь! Чудовище! Скажи, что у него есть такого, чего нет у меня?!
— Душа, — просто ответила я.
И этим разозлила Андре еще больше.
Он направился ко мне. На несколько мгновений я замешкалась — так напугал дьявольский, безумный огонь в глазах бывшего возлюбленного. Ненависть исказила его черты. Больше он не казался красивым. Он был ужасен. Отвратителен.
Я выбросила вперед руку.
— Не подходи!
Андре замер, когда натолкнулся на невидимую стену.
— Ты смеешь перечить мне? — удивленно спросил он, словно не мог до конца поверить. — Сопротивляться? Мне?! В оплоте Аты?!
— Это не оплот Аты, — ответила я.
Ощутила, как на лбу выступает пот, как течет, струится по лицу, заливает глаза. Удерживать жреца Аты было очень сложно.
— Ничего не получится, Эя, — проговорил Андре и усмехнулся. — Тебе не удержать меня. Со мной магия Богини!
— Магия безумной Богини, магия иллюзий — ничто по сравнению с самой жизнью, — пробормотала я. Старалась говорить уверенно, но голос дрогнул.
Мою неуверенность почувствовал и Андре.
Глаза его сверкнули торжеством.
— Восстань! — прокричал он страшным голосом, и в тот же миг что-то словно изменилось в воздухе. Неуловимо… Словно стало в нем чуть больше страха. Ужаса. Тревоги.
— Ата! — повторил Андре. — Я твой самый верный слуга! Никто не любил тебя так, как я!
Даже в такую минуту у меня вырвался нервный смех, больше похожий на писк раздавленной мыши, но Андре замер и посмотрел на меня внимательно. Должно быть, решил, что безумие Аты настигло и меня…
— Что смешного, Эя?
— Смешного? — спросила я, радуясь, что получила передышку. Надеясь потянуть время, торопливо объяснила: — Ты клялся, что любишь только меня, Андре.
Лицо жреца исказил оскал.
— Но ведь не сейчас, Эя! Не сейчас! Не тогда, когда ты отдала сердце Зверю. Выбрала его, не меня. О Ата! — воззвал он. — Восстань!!!
Груда камней за его спиной шевельнулась. Фиолетовый туман сгустился, стал почти черным. Как тогда, в ту ночь, когда не стало отца… А потом эта груда приобрела похожие на человеческие черты. На черном безобразном лице горели безумием огромные фиолетовые глаза.
— Она — моя! — раздался леденящий душу голос. — Отдай ее мне — и вся магия мира будет в моей власти!
— Андре, не надо, — пробормотала я, чувствуя, как силы, капля за каплей, оставляют меня. — Ради отца, ради мамы, ради того, что когда-то чувствовал ко мне…
