И она указала в сторону Клавдия Мамонтова.
– Никогда! – Макар сжал кулаки. – Моя дочь, и я сам отвечу, возьми меня.
Клавдий Мамонтов удержал его и выступил вперед.
– Сам решил, добровольно. – Мачеха мертвых с удовлетворением кивнула. – Прекрасно. Но у тебя все еще есть выбор – ОНА предоставляет его тебе. Ты ближе всех стоишь к двери, ты можешь допрыгнуть до своего пистолета и убить меня, перестрелять нас всех здесь, когда все вспыхнет. Все сгорят, а ты спасешься… А, понимаю… Такое благородство. Самопожертвование ради друга и его ребенка. Что ж, добровольные жертвы особо угодны ей. Раздевайся.
Клавдий Мамонтов расстегнул рубашку, отстегнул липучки бронежилета, снял все, обнажаясь до пояса.
– Совсем. Догола, – приказала Мачеха мертвых.
– Ты окончательно спятила, тварь? Здесь ребенок. – Клавдий Мамонтов повысил голос.
– Сердце мое, отвернись, – мягко и ласково обратилась Мачеха мертвых к Августе и свободной рукой сделала округлый жест поворота.
И девочка, как загипнотизированная сомнамбула глядя на описывающий круг в воздухе палец, заворочалась на полу и на коленках повернулась к ним спиной.
Сердце Клавдия Мамонтова сжалось, он не понимал – отчего Августа слушается ее, отчего он слушается ее, ненавидя и презирая?
– Раздевайся, – повторила Мачеха мертвых, снова обращая свой гипнотизирующий взгляд на него. – Есть на что посмотреть у тебя.
Мамонтов медленно расстегнул штаны карго, вытащил нож из кармана на бедре и швырнул на ее глазах на пол. Он старался выиграть время.
– В древние времена в святилищах жрицы занимались сексом с теми, кто отдавал себя ЕЙ добровольно.
– Я б лучше сгорел в этом сарае, чем трахнул тебя, – сказал Клавдий Мамонтов
– А вот я пожелаю, и ты меня трахнешь, красавец. – Она засмеялась, словно закудахтала. – А эти двое будут на нас смотреть и возбуждаться, потому что… всегда вас, мужчин, возбуждает такое, охренительно возбуждает!
Он наклонился развязать шнурки у кроссовок и, чтобы отвлечь ее от того, что собирался сделать, спросил:
– Ты богачка, любовников могла себе за деньги купить, а таскалась в ковидный госпиталь утки за больными убирать, зачем? Зачем ты туда ходила? Только не говори мне, что из сострадания волонтерствовала.
– А может, из сострадания, кто знает? – Она разглядывала его. – Но признаюсь тебе честно – тебе ж все равно умирать, красавец… Я ходила туда, чтобы смотреть, как умирают они… эти больные ковидом. Как они умирают там в муках. Когда-то давно меня насильно заставили на нечто подобное смотреть – как человек умирает в муках. Это незабываемое зрелище, хотя и страшное.
– Удовольствие, значит, получала, гадина, от людских страданий. – Клавдий Мамонтов вытащил правую ногу из кроссовки и одновременно с этим незаметно выдернул короткое лезвие из-за скотча, крепившего его сзади к щиколотке, зажал между пальцев, возясь со шнурками второй кроссовки.
– А я сама страдала, парень. И так, как тебе даже представить трудно.
Полковник Гущин глянул, как он разувается, понял все и тоже спросил ее, чтобы выиграть еще немного времени.
– Для чего вам все это надо? – Он держал ритуальный нож в руке. – Вы могли спокойно жить, в свое удовольствие, убив собственного мужа, путешествовать, сорить деньгами… А вы заварили всю эту кровавую кашу…
– ОНА меня опять позвала, – тихо ответила ему Мачеха мертвых. – Вам этого не понять. Когда тебя снова призывают… И ты уже не можешь не откликнуться на зов… Наш мир изменился в одночасье – вы не поняли еще этого? Прошлого уже нет, считайте, мы живем в будущем. И нашим будущим правит она, как всегда правила им на протяжении веков и тысячелетий. Болезнь… эпидемия, насланная ею на нас, – ЕЕ великий подарок нам – подарок Матери-Земли своим детям. Чтобы изменить нас и сделать другими, чтобы вернуть нас на пути, с которых мы когда-то так безрассудно сошли. НАСТАЛО ВРЕМЯ ВОЗВРАЩАТЬСЯ К СТАРЫМ БОГАМ! Только они всегда защищали и хранили – небеса, куда обращен взгляд христианина, пусты, это голый космос. Взгляд язычника на мир проще – все здесь, на земле, с нами и Мать-Земля – вот она, вокруг нас. Ей, великой нашей матери и прародительнице, всегда служили тайно. Она не нуждается ни в больших храмах, ни в толпах верующих, служение ей – всегда очень личный, интимный акт. Прелесть тайных культов – в том, что они тайные. Поэтому к ним обращаются в самый крайний момент отчаяния, безысходности, когда все надежды потеряны и только чудо может спасти. Все это предельно обнажилось вдруг, как только этот вирус пришел в наш мир. Когда совсем станет плохо, люди сделают все что угодно, лишь бы спастись. Лишь бы как-то выкупить себя у болезни и смерти. Они поверят во что угодно. Поверят в старых богов, исцелявших и оберегавших во времена, когда не было лекарств и вакцин. Люди поверят и мне! Человек на многое способен. На крайнюю жестокость, если речь идет о его жизни или жизни его близких. Полина доказала мне это своими поступками… Она звонила мне из заброшенного сарая, где резала ту бабу, свою подругу детства… Она сама была в истерике – кричала, что оглохла от ее воплей… что это страшно… Кричала, что она доведет все до конца, весь ритуал, но на второе жертвоприношение у нее уже не хватит сил ни моральных, ни физических… И я ей ответила – это твой выбор, как хочешь… Но подумай о муже и сыне – выживут ли они при второй волне вируса с такими легкими? Она подумала, приняла решение – верное, и после позвонила мне снова и спросила, а можно вторую жертву принести без крови? Она мне сказала – я придумала, как это сделать, будут муки, но не я их причиню, а огонь – я просто возьму канистру бензина и сожгу жертву живой… Это она сама придумала, не я. – Мать мертвых на секунду умолкла. – И не я вложила в руки Петра тот топор, когда он убивал своего сослуживца, потому что ОНА, Мать-Земля, не приняла его первое жертвоприношение, которое он попытался выполнить чужими руками. А этого делать нельзя, это запрещено. Ритуал очень древний. Он давно уже выверен как часовой механизм. Он наполнен такими подробностями, которые и отталкивают и притягивают – физиологическими, телесными манипуляциями с жертвенными животными. И все надо делать лично, потому что это индивидуальный акт служения великому божеству.
– Нет и не было никогда никакого божества и никакого ритуала, сука, – обнаженный Клавдий Мамонтов выпрямился во весь свой высокий рост, лезвие было между его пальцев. – Ты сама все выдумала, сумасшедшая тварь, запугав, загипнотизировав больных отчаявшихся людей. А за что ты Павлову убила? Задушила косынкой, как твой свихнувшийся дружок Малофеев?
Она окинула его долгим взглядом из-под опущенных тяжелых век. Тоже голая и великолепная, гордая своим уродством – выпирающим животом, тяжелым задом, обвислыми грудями, этакая новоявленная Венера Палеолита из плоти и крови, горгона Медуза, оценивающая героя, явившегося сразиться с ней в ее логове.
– Он никогда не был моим другом, и ты это знаешь, красавец. Ты хочешь оскорбить, уязвить меня своим презрением. А я любуюсь тобой и представляю момент, как ты сейчас захлебнешься кровью, когда твой шеф и напарник зарежет тебя. Напоследок удовлетворю твое любопытство. Я не собиралась убивать эту дуру. Она сама виновата – оказалась слишком любопытной и наблюдательной. Когда мы пришли в ваш дом впервые, я хотела изучить вас получше, потому что от моего детектива, которого вы раскрыли так быстро, я получила лишь самую общую информацию, а она… Павлова углядела в холле его фотографии. – Мачеха мертвых указала на Макара. – Она узнала его на свою погибель. Позвонила мне, затрещала, как сорока: «Надо же, оказывается, мы за пожертвованиями пришли в дом того полицейского, что вместе с другими нас допрашивал на перекрестке. Подумать только, как богато живут эти полицейские, такой у него дом»… А потом она вдруг вспомнила: «Это ты, Нина, решила их вызвать, мы могли просто оттуда уйти, и никто бы не узнал, а ты настояла, и это ты сказала мне, что в петле Серафима из монастыря, я-то сразу поняла, – это не она, но ты отчего-то все настаивала, убеждала меня и полицейских… странно все как-то»… Вот за это самое «странно» я ее и придушила. Чтобы она не вздумала спутать мне карты, когда наступит решающий момент. В общем-то даже не я ее убила, это ОНА – Великая Мать смела ее, словно соринку со своего пути.
