— Нет, но я зато шапку вижу.
— Шапку?
Она показала на бело-синюю шапку на мальчугане.
— Цвета клуба. И прямоугольник. Эмблема Гамбургского футбольного клуба. Мы с Джулианом за него болеем.
Я кивнул. В голову мне закралось вдруг подозрение, но я его прогнал. И подумал, что Франц, скорее всего, сменил зеппелиновский рингтон на что-нибудь помелодичнее и помягче, не выдающее его. Ведь прежде он уже выбросил свою разноцветную шапку, облачился в одежду брата и постоянно, каждый день лжет всем вокруг. Я на такое не способен. Нет, не нравственные муки тому виной — просто у меня нет ни таланта, ни сил на это. Если я поеду в Париж, то мне придется рассказать Моник обо всем, что произошло в Скалистом краю.
Я проводил Викторию до отеля — она уезжала рано утром — и пошел домой. Англичанин назвал бы Афины городом, к которому надо привыкнуть. Но я все равно решил пройтись по районам, менее роскошным, чем Колонаки, потому что понимал, что не усну.
Возможно, Моник о чем-то подозревала. Возможно, когда в тепле салона крем начал источать особенно сильный запах, Моник не просто так упомянула пятно у меня на брюках, а с умыслом. Она знала, она тоже знала, что в какой-то степени виновата и что здесь наши дороги разойдутся.
Но сейчас, на закате жизни, мы, возможно, отыщем дорогу обратно, к той развилке, где расстались. Сейчас — если мы хотим, если у нас хватит смелости — мы могли бы пройти по другой дороге. Я убийца. Но срок свой я отбыл, разве нет? Я позволил Францу обрести счастье. Хватит ли у меня сил позволить то же самое себе самому?
На какой-то незнакомой улице — кажется, тут я еще не бывал — из-за угла выбежала бездомная собака. Не глядя по сторонам, она деловито перебежала через дорогу, словно почуяв что-то.
Очередь
Ненавижу, когда без очереди лезут.
Определенно потому, что в одной из них я провела слишком много из своих тридцати девяти лет.
Поэтому, хоть в моем магазинчике «Севен-элевен» было всего два человека, а пожилая женщина завозилась с кошельком, я сурово посмотрела на протиснувшегося перед ней парня. В пуховике — я знаю, что это бренд «Монклер»; я такой пуховик видела и уяснила, что денег на него у меня никогда не будет. К зиме я купила в благотворительном магазинчике хорошее пальто. Но я никогда не избавлюсь от запаха той, кому он принадлежал до меня, той, кто стоял в очереди передо мной.
Здесь редко лезут без очереди — только пьяные ночью; люди в этой стране по большей части вежливые. В последний раз средь бела дня кто-то так откровенно полез два месяца назад. Зрелая, стильно одетая женщина, когда я указала на тот факт, что она прет без очереди, начала спорить, пригрозила поговорить с моим начальником и сделать так, чтобы меня уволили.
Парень посмотрел мне в глаза. Я вижу намек на улыбку. Никакого стыда. И маски.
— Мне только коробку снюса «Генерал», — говорит он, как будто оправдывая словом «только» то, что пролез без очереди.
— Дождитесь своей очереди, — говорю я; на мне маска.
— Он же у вас за спиной, это всего пять секунд займет, — показывает на коробку.
— Дождитесь своей очереди.
— Если бы вы мне его дали, меня бы тут уже не было.
— Дождитесь своей очереди.
— «Дождитесь своей очереди», — передразнивает он, усиливая мой акцент. — Шевелись, сука.
Он шире улыбается, как будто шутит. Наверное, считает, что может так со мной разговаривать, потому что я женщина, работа у меня низкооплачиваемая, я эмигрантка, да и кожа у меня другая — не белоснежная, как у него. И он, судя по всему, передразнивает меня, ломает язык, будто бы имитируя акцент некоего туземного языка, на котором, как ему кажется, я говорю. Или, может быть, он иронизирует и изображает плохого парня. Посмотрев на него повнимательнее, я последний вариант отбросила: глубины в нем нет.
— Подвиньтесь, — говорю я.
— Мне надо на метро успеть. Ну же!
— Вы бы спросили, не против ли та, кто стоит перед вами.
— Мне на метро…
— Поезда ходят все время, — говорю я под ровный аккомпанемент грохочущего метро — до него всего два лестничных пролета.
Когда я начала здесь работать, младшая сестра спрашивала, не боюсь ли я террористов с зарином. Во время гражданской войны, до того как мы убежали, все зарина боялись. Что партизаны пустят ядовитый газ — нам рассказывали, в девяностые годы такое совершила в поездах токийской подземки какая-то японская секта. Моей сестре было девять, и ей каждую ночь снились кошмары о ядовитом газе и станциях метрополитена.
— На моей ветке поезд только раз в четверть часа ходит, — прошипел он. — Мне надо успеть, ясно?
— Тогда тем более надо попросить вежливо, — говорю я, кивая женщине за его спиной: она достала карту — заплатить за три вещи, лежащие передо мной на прилавке.
Парень — ему навскидку двадцать с чем-то лет, и он регулярно ходит в зал, в основном штанга и силовые упражнения, — потерял терпение. А судя по его виду, терпение он уже продемонстрировал.
— Ну, черножопая!
Быстрее заколотилось сердце, но не потому, что он попытался меня оскорбить. Не знаю, расист этот парень или же просто хочет меня обидеть — по его мнению, именно таким способом, чтобы побольнее меня задеть и спровоцировать; он обозвал бы меня карликом, будь я невысокого роста, или коровой, будь я толстой. Мне плевать, какие у него предрассудки; сердце у меня заколотилось быстрее, потому что я испугалась. У меня в магазине крупный парень, и он за несколько секунд пересек черту — это, очевидно, означает, что у него определенные проблемы с самоконтролем. По зрачкам и его позе я не вижу ничего, что указывало бы на то, что он накачался наркотой — такое часто бывает с солдатами, — но, разумеется, вполне возможно, тут дело в анаболиках. Мой бывший муж говорит, я всегда пытаюсь объяснить мир с помощью химии, потому что я сама химик. Как в пословице о человеке с молотком, который все проблемы сравнивает с гвоздями.
Так что да, мне страшно, но бывало и страшнее. И я злюсь — но я злилась и сильнее.
— Нет, — спокойно говорю я.
— Уверена?
Он вытаскивает что-то из кармана хорошего, теплого пуховика «Монклер». Красный складной швейцарский армейский нож. Вытаскивает лезвие ножа. Нет, пилочку для ногтей. Поднимает руку и вытягивает средний палец. Начинает пилить ноготь и ржать, глядя на меня. У него на переднем зубе темное пятно. Может, из-за метамфетамина: в нем есть такие химические вещества, как безводный аммиак и красный фосфор, — они разъедают эмаль. Но, разумеется, вполне возможно, он просто плохо чистит зубы.
Он обернулся к стоявшей позади него женщине:
— Привет, дамочка. Я тут затарюсь, ладно?
Женщина с открытым ртом уставилась на нож — казалось, она пытается что-то сказать, но не прозвучало ни звука. Вместо этого она, как дятел, быстро кивнула, изо рта вырвались звуки, как будто ей стало трудно дышать; стекла ее очков над маской запотели.
