В перерывах между домами — и контейнерами — я то спрыгивал и запрыгивал в машину, то стоял на подножке. Каждый раз доставал телефон.
Может, она на совещании.
С Людвигсеном.
Ладно, я не должен так думать. Кроме того, это неправда. Не знаю, почему я был в этом уверен, но как уж есть.
И вот мы на месте, Хьельсосвайен, двенадцать.
Вилла, никоим образом не выделяющаяся среди остальных в районе. Не надо быть богачом, чтобы в такой жить, если получил в наследство от родителей, да и им быть богачами тоже не обязательно. Но если хочешь такую купить, придется выложить сумму в десятки миллионов. Яблоневые сады стоят денег даже на востоке города, где я живу.
Я обратил внимание, что снаружи над лестницей горел фонарь. Либо Стефан Людвигсен не экономит на электричестве, либо отличается забывчивостью. Ну или он не на работе, а все еще дома. Неужели от этой мысли мой пульс так участился, пока я шел к гаражу? Что он выйдет, предъявит мне тот факт, что не смог дозвониться до Лизы, и расскажет, что вызвал полицию к нам домой? Меня выдало не только колотящееся сердце, я вдруг с уверенностью осознал: сегодня ночью я совершил убийство. Я это чувствовал не только по боли в подмышках, по кончикам пальцев, по большим пальцам, давившим на гортань, но и внутри. Я убийца. Я видел выпученные глаза, на меня со смиренным отчаянием смотрел умоляющий, умирающий взгляд — а затем он потух, как красные лампочки индикаторов, когда вырубается электричество.
А Людвигсен об этом знал? Сидел где-то у окна и на меня смотрел? Может, он просто не осмелился выйти и ждал полицию? В утренней тишине я пытался расслышать полицейские сирены, прежде чем толкнуть незапертые гаражные ворота, где стояли контейнеры на четырех колесиках. И еще там стояла машина. Новехонький черный «БМВ». На «БМВ» мерзавцы ездят. Но только мерзавцем был я, разве нет? Я выкатил контейнер — такой тяжелый, что колесики зарывались в гравий, и толкать пришлось с усилием. Поставив его на подъемник, я заметил в зеркале взгляд Пиюса. Его крик заглушал шум подъемника.
— Чего такое? — крикнул я ему в ответ.
— А это не твоя машина? — услышал я его слова.
— Ну блин, «БМВ» у меня нет! — ответил я.
— Не эта! — крикнул Пиюс. — Та!
Я видел, что показывает он вверх по улице. В пятидесяти метрах от нас стояла белая «королла». Машина, которой скоро проходить техосмотр, машина с заметной вмятиной на капоте, куда я как-то врезал кулаком, пытаясь доказать свое сторожу на стоянке.
У меня забрезжила мысль. Думаю, «забрезжила» — подходящее слово, поскольку происходило это ужасно медленно. Медленно, потому что с трудом верилось, что Лиза так со мной поступила. Вот «БМВ» — на нем Людвигсен должен был уехать на работу, а вот «королла» — она должна была стоять у меня в гараже. То есть Лиза встала, увидела в гараже машину и поехала сюда, а Людвигсен ее ждал.
Я стал разглядывать дом. Они там. И чем они занимаются? Я пытался отмахнуться от лезущих в голову мыслей, но это же, блин, невозможно. Мне хотелось убить. Буквально отнять жизнь и, если понадобится, понести за это наказание. И теперь во мне говорил не гнев. Ну или да, он самый. Тот гнев, от которого мне так и не удалось избавиться, который необходимо выпустить, ведь иного выхода нет. Людвигсена придется прикончить. Лиза… Додумать мысль не получалось. Хоть на сетчатке отпечаталась картина — они вместе, голые на большой уродской кровати с балдахином, — что-то все-таки не стыкуется. Что-то все же непонятно: это как когда ты знаешь, что что-то забыл, но никак не можешь сообразить, что именно.
В любом случае мне остается лишь опустошить бак, взять из ящика с инструментами домкрат, подойти к дому, залезть внутрь и стать убийцей. В башке — странная легкость; теперь, когда решение принято, давление как будто уже выровнялось. Я обвел глазами бак. Зазвонил телефон. Я взял трубку.
— Привет, — сказала Лиза.
Я напрягся. Фоновые звуки мне знакомы. Она на центральном складе, на работе.
— Знаю, ты несколько раз звонил. Прости, но тут у нас бардак, Людвигсен куда-то подевался. Давай попозже поговорим?
— Да, конечно, — сказал я, глядя на контейнер, добравшийся до верхушки кузова. — Я люблю тебя.
В наступившей тишине я почувствовал ее смятение.
— Ты не… — заговорила она.
— Да, мне обидно и грустно, — сказал я. Контейнер стал переворачиваться. — Но я люблю тебя.
Положив трубку, я бросил взгляд на «короллу». Стояла она в тени, и на стеклах еще осталась роса. Наверное, всю ночь тут простояла.
Из зеленого контейнера посыпалось содержимое — с мягким шлепком на металлическое дно компрессора что-то упало. Я посмотрел вверх. Там, среди завязанных, набитых полиэтиленовых пакетов и пустых коробок из-под пиццы лежало дряблое тело в синих пижамных штанах. И наверное, я Стефана Людвигсена и раньше видел, потому что я его узнал. Его потухший взгляд смотрел мимо меня. Отметины на гортани почернели. Теперь туман как будто стал рассеиваться, пробивающееся солнце словно подпитывается собственным светом — так же тают льды на полюсах; передо мной в ускоренном темпе разворачивался пейзаж памяти.
Я вспомнил, как он со слезами во всем признался. Объяснил, что недавно развелся, ну и совершил ошибку. Взял кухонный нож и стал размахивать им у меня перед рожей — думаю, я был чересчур пьян, чтобы вовремя среагировать. До того как я выбил нож, он кольнул меня в лоб. С ножом удачно получилось — мне как будто дали бензин. И повод. Блин, самооборона же. Я выдавил из него жизнь. Не слишком быстро и не слишком медленно. Не то чтобы мне это удовольствие доставило, не буду преувеличивать, но у него, по крайней мере, хватило времени понять. Раскаяться. Пострадать. Точно так же, как я.
Я видел, как компрессор смял полуголое тело, и теперь оно смахивало на эмбриона. Стоя на подножке, я обернулся и посмотрел на ведущую к входной двери дорожку, посыпанную гравием. С виду казалось, будто по ней никого и не волокли. Я за собой прибрался, избавился от возможных следов и внутри, и снаружи.
Если я и был пьян, когда бросился в «короллу», приехал посреди ночи сюда и позвонил в дверь, то, кажется, когда Людвигсен лежал на кухонному полу без признаков жизни, я мгновенно протрезвел. Протрезвел настолько, чтобы понять: если по дороге домой меня поймают за рулем в нетрезвом виде, этот факт зафиксируют и позднее могут связать с исчезновением Людвигсена. Потому что он должен исчезнуть. Фактически испариться. И я все это спланировал до того, как позвонить в дверь его дома? А ведь Пиюс-то прав. Очевидно, я способен действовать быстро и в то же время обдуманно.
Подойдя к кабине, я сел на место подручного.
— Ну? — спросил Пиюс, посмотрев на меня.
— Что? — спросил я.
— Есть что рассказать? Я же говорил, что обязан хранить врачебную тайну.
И что мне, черт побери, на это ответить? Я глянул на восток, на гребень холмов, где вставало солнце. Скоро мы закончим объезд и поедем в Клементсруд — туда, где машинное зрение классифицирует Людвигсена как органические отходы (а так и есть) и конвейер отправит его в пылающий ад, как он того заслуживает, где все следы, все воспоминания — все, что осталось у нас за спиной, исчезнет, и ничто из того, что мы потеряли, уже не восстановится.
