— …теория миметического желания окажется на твоей стороне. Поэтому ты обратилась в фирму, которая организовывает самоубийства.
Ты пожала плечами.
— Так каков же процент разводов среди пар, чьи дети покончили с собой?
— Что?
— И кто из родителей сам сводит счеты с жизнью? Матери, да?
— Ну, так, — ответил я и воззрился на спинку переднего кресла.
Но я знал, что ты не сводишь с меня взгляда, ожидая более развернутого ответа. Спасли меня два низких широких стакана, как по волшебству появившиеся из темноты и опустившиеся между нами на подлокотник.
Я покашлял.
— Разве это не невыносимо — так долго ждать? Просыпаться каждое утро с мыслью о том, что, может быть, сегодня тебя убьют.
Ты помедлила — не хотела так просто меня отпускать. Но в итоге ответила:
— Нет — если мысль о том, что сегодня меня, может быть, не убьют, кажется намного хуже. Хоть нас, естественно, время от времени накрывает страх смерти и непрошеный инстинкт самосохранения, бояться умереть не хуже, чем бояться жить. Ты, как психолог, естественно, об этом знаешь.
Ты даже чересчур сильно подчеркнула слово «психолог».
— Отчасти, — ответил я. — В Парагвае проводились исследования на кочевых племенах, у которых совет племени выносит решение: когда кто-то уже слишком стар и слаб и превращается в чересчур тяжелую обузу, — его надо убить. Тот, кому предстоит экзекуция, не знает, когда и как это произойдет, но принимает все как есть. Все-таки племя выжило в обстоятельствах, когда еды мало и необходимо совершать длительные, изматывающие переходы, потому что жертвовало слабыми. Так появлялась возможность позаботиться о тех, кто имеет право на жизнь и способен вести их дальше. Может быть, во дни молодости ныне приговоренные к смерти как-то темным вечером кокнули возле хижины собственную немощную двоюродную бабушку. В то же время исследование показало, что для членов племени неизвестность влечет за собой дополнительный стресс, а он сам по себе является вероятной причиной невысокой продолжительности жизни в этих племенах.
— Разумеется, это стресс, — согласилась ты, зевнула и потянула ступню в чулке, задев мое колено. — Мне хотелось бы, чтобы это заняло меньше трех недель, но, полагаю, на поиск наилучшего и наиболее надежного способа нужно время. Например, все должно выглядеть как несчастный случай, но в то же время надо, чтобы произошло это аккуратно, требуется тщательно все продумать.
— А если самолет рухнет, тебе деньги вернут? — спросил я, глотнув джина с тоником.
— Нет. Они сказали, что тратят значительные средства на каждого клиента — а все они с суицидальными наклонностями, — и поэтому им надо обезопасить себя от того, что клиент их опередит — добровольно или нет.
— Хм. Значит, жить тебе осталось двадцать один день.
— Скорее, двадцать с половиной.
— Точно. И как ты планируешь их провести?
— Буду делать то, чего не делала раньше. Болтать и пить с незнакомцами.
Сделав долгий глоток, ты осушила стакан. А мое сердце заколотилось так, будто знало, что произойдет. Отставив стакан, ты положила руку мне на плечо.
— А еще я хочу заняться с тобой любовью.
Я не знал, что ответить.
— Сейчас я пойду в туалет, — сказала ты. — Подходи через две минуты, пока я еще буду там.
По телу у меня разлилось какое-то удивительное чувство — внутреннее ликование, но не просто возбуждение, а своего рода возрождение. Я давно ничего подобного не испытывал — так давно, что и не думал, что когда-нибудь испытаю вновь.
— Кстати, — заговорила ты, — я не такая уж смелая, мне надо знать, придешь ты или нет.
Сделав глоток, я потянул время. Ожидая, ты смотрела на мой стакан.
— А если у меня есть девушка?.. — услышал я свой хриплый голос.
— У тебя нет девушки.
— А если я не считаю тебя привлекательной или я гей?
— Боишься?
— Да. Меня пугают женщины, которые в сексе берут на себя инициативу.
Словно что-то выискивая, ты вгляделась мне в лицо.
— Ладно, — сказала ты. — Верю. Извини, это не совсем по мне, но у меня нет времени ходить вокруг да около. И как мы поступим?
Мне стало спокойнее. По-прежнему быстро колотилось сердце, но пропали паника и желание сбежать. Я повертел в руке стакан.
— Ты из Лондона сразу улетаешь?
— В Рейкьявик, — кивнула ты. — Через час после посадки. А о чем ты думаешь?
— Об отеле в Лондоне.
— О каком?
— «Лангдон».
— Хороший отель. Если остановиться там больше чем на сутки, сотрудники запоминают твое имя. Но если заподозрят внебрачную связь, мозги у них деревенеют. Впрочем, мы там все равно больше суток не пробудем.
— То есть ты…
— Могу Рейкьявик на завтра перенести.
— Уверена?
— Да. Ты рад?
Я задумался. Я не рад.
— А что, если… — начал было я, но замолчал.
— Боишься, меня прихлопнут, пока мы вместе? — спросила ты, весело звякнув своим стаканом об мой. — А тебе придется иметь дело с трупом?
— Нет, — с улыбкой ответил я. — Я про то, что а вдруг мы влюбимся? А ты подписалась под тем, что хочешь умереть. И договор не расторгнуть.
— Слишком поздно, — сказала ты, кладя руку на подлокотник поверх моей.
— Да, я об этом и говорю.
— Нет, я про другое. Мы уже влюбились.
— Правда?
— Чуть-чуть. В самый раз.
Сжав мою руку, ты встала и сказала, что скоро вернешься.
— В самый раз для того, чтобы я радовалась: возможно, у меня есть три недели.
Пока ты была в туалете, подошла стюардесса и унесла стаканы, а я попросил у нее еще две подушки. Вернулась ты со свежим макияжем.
— Это не ради тебя, — сказала ты, прочитав мой взгляд. — Тебе нравилось, когда все размазалось, да?
— Мне и так и так нравится, — ответил я. — Ну и ради кого ты накрасилась?
— А ты как думаешь?
— Ради кого? — спросил я, кивая в сторону салона.
Ты замотала головой.
— Я недавно заказывала опрос — большинство женщин ответили, что красятся ради хорошего самочувствия. Но что они под этим словом подразумевают? Всего лишь отсутствие неприятных ощущений? Неприятных ощущений оттого, что их увидят такими, какие они есть? Разве макияж на самом деле не собственноручно надетая паранджа?
— А разве макияж не используют в равной степени для того, чтобы и что-то подчеркнуть, и что-то скрыть?
