Одд отметил, что Райан изо всех сил старается казаться интересным, но поскольку вещал он о той разновидности популярной психологии, о которой большинство уже давно в курсе, Одд повернулся к Эстер. Она рассказала, что живет в Лондоне, по-прежнему работает журналистом-фрилансером в сфере культуры, но они с Райаном ездят повидаться друг с другом «как можно чаще». Одд отметил, что последнее скорее предназначалось для ушей Райана, а подтекст, возможно, такой: «Слышал, Райан? Я делаю вид, что в наших отношениях до сих пор есть страсть, что нам хотелось бы проводить вместе побольше времени. Доволен, нудный лакировщик действительности?»
Одд одернул себя — что-то он размечтался. А может, и не размечтался вовсе?
— Почему ты ушел? — спросила Эстер, когда официант налил третий бокал.
— Я не ушел. Я пишу больше, чем когда-либо. Надеюсь, и лучше.
— Ты понимаешь, о чем я.
Он пожал плечами:
— Все, что я могу сказать, — на книжных страницах. Остальное — отвлекающая внимание шелуха. Я грустный и плохой клоун, а если выставлять меня напоказ как человека, моим книгам от этого ничего не будет.
— Кажется, скорее наоборот, — сказала Эстер, поднимая бокал. — Как будто чем меньше тебя видят, тем больше о тебе говорят.
— Надеюсь, ты это про мои книги.
— Нет, про тебя. — Она не сводила с него глаз. — Ну и как следствие, естественно, про твои книги. Ты вот-вот превратишься из культово-культового писателя в мейнстримно-культового.
Одд Риммен пригубил вино. И характеристику. Цокнул языком. М-да. Уже чувствовал, что хочет еще. Всего.
Когда Райан встал и скрылся в туалете, он подался вперед и накрыл своей рукой руку Эстер.
— Я слегка в тебя влюбился, — сказал он.
— Знаю, — ответила она, и он подумал, что знать она никак не может, ведь до этого самого момента влюблен он не был.
Или был — в отличие от нее — только раньше этого не понимал?
— А что, если дело только в вине? — сказал он. — Или в том, что из-за присутствия Райана ты становишься недосягаемой?
— А есть разница? — спросила она. — А если все потому, что ты одинок или что я родилась с симметричным лицом? Влюбляемся мы по банальным причинам, но влюбленность же не становится от этого менее прекрасной?
— Наверное, нет. А ты в меня влюблена?
— С чего бы?
— Я известный писатель. Разве не хватает банальности?
— Ты почти известный писатель, Одд Риммен. Ты не богат. Ты бросил меня в тот момент, когда сильнее всего был мне нужен. И у меня есть ощущение, что ты мог бы снова так поступить, будь у тебя шанс.
— Так ты в меня влюблена?
— Я была в тебя влюблена задолго до того, как мы встретились.
Подняв бокалы, оба пили, не сводя друг с друга глаз.
* * *
— Просто невероятно! — Софи чуть не кричала в телефонную трубку. — Стивен Колберт!
— Это круто? — Одд Риммен откинулся назад, и шаткий деревянный стул угрожающе заскрипел.
Он смотрел на старые яблони — по словам его матери, она помнила, как они плодоносили. Воздух пах буйным, неухоженным садом, а с Бискайского залива прилетали приятные прохладные ветра.
— Круто? — простонала редактор Одда Риммена. — Он Джимми Фэллона обошел! Одд, тебя пригласили в крупнейшее в мире ток-шоу!
— По поводу?..
— По поводу экранизации «Возвышенности».
— Не понимаю. Я же отказался.
— Именно поэтому! Об этом все пишут, зайди в соцсети, Одд, тебя единодушно хвалят за непредвзятость. Человек сидит во Франции в ветхой избушке и пишет книгу ни о чем, книгу, в которой ничего не продает, из уважения к литературному творчеству отказывается от огромного богатства и мировой известности. На данный момент ты самый крутой писатель в мире, разве ты этого не понимаешь?
— Нет, — соврал Одд Риммен.
Естественно, он отдавал себе отчет в том, что бескомпромиссные и делано пуританские решения, принятые им с того вечера в Театре Чарльза Диккенса, пусть и не обязательно, но вполне могли привести к тому, что сейчас происходит.
— Дай мне подумать.
— Съемки на следующей неделе, но ответ им нужен в течение дня. Я забронировала билет на рейс в Нью-Йорк.
— Я тебе сообщу.
— Отлично. Кстати, Одд, кажется, ты счастлив.
Возникла пауза, во время которой Одд на мгновение задумался, не раскрыл ли он непреднамеренно своих чувств. Триумф. Нет, не триумф — тогда предполагалось, что эту цель он и преследовал. А единственное, чего он сам хотел, — устроиться так, чтобы писать правдиво, не считаясь ни с кем и ни с чем, во всяком случае не со своей так называемой популярностью.
Тем не менее. Он как раз прочел у нейроэндокринолога Роберта Сапольски описание того, как у бросивших пить алкоголиков система вознаграждения в мозге активируется даже оттого, что они идут по улице, где находится бар, куда они раньше ходили: даже если пить алкоголик не собирается, ожидание, усвоенное в те времена, когда он пил, поспособствует выработке дофамина. Это ли с ним сейчас произошло, неужели от одной лишь возможности привлечь к собственной персоне внимание всего мира у него на затылке волосы встали дыбом? Точно он не знал, но, возможно, от паники только при мысли, что попадет в старый тупик, он крепче сжал телефонную трубку и ответил кратким и жестким «нет».
— Нет? — повторила Софи с легким удивлением в голосе — по нему Одд понял, что она решила, будто это ответ на ее комментарий о том, что он, кажется, счастлив.
— Нет, я не будут участвовать в ток-шоу, — уточнил он.
— Но… твоя книга. Одд, честно говоря, это невероятный шанс рассказать миру, что она существует. Что настоящая литература существует.
— Но тогда я нарушил бы принцип молчания. Я бы предал тех, кто, по твоим словам, хвалит меня за непредвзятость. Я бы снова стал клоуном.
(Он отметил, что употребил условное наклонение.)
— Во-первых, Одд, предавать некого, от твоего молчания зависишь только ты. А что касается клоунства, тут говорит твое тщеславие, а не человек, который считает литературу призванием.
Подобной резкости в голосе редактора Одд Риммен раньше не слышал. Как будто у нее вот-вот переполнится чаша терпения. Переполнилась бы. Она просто-напросто не верила, что он был абсолютно искренен. Что он со своей антидиккенсовской позицией стал таким же Чарльзом Диккенсом, как сам Чарльз Диккенс, — если не хуже. Если это правда, значит он лишь играл в принципиального художника? Ну, и да и нет. Ведь лобная доля головного мозга — по словам Сапольски, она отвечает за продуманные решения — искренна. А как же прилежащее ядро, центр удовольствия, требующий наслаждения и немедленного вознаграждения? Если они были ангелом и дьяволом, каждый из которых со своего плеча шептал ему на ухо свое, нелегко решить, кого он слушал, кто на самом деле был его хозяином и господином. Одд Риммен мог с уверенностью сказать, что был искренен в тот вечер, когда ушел из театра. Но если бы ничего не произошло, когда он обнаружил, что его стойкое сопротивление выставлению напоказ привело к обратному результату, что он священник, несмотря на обет целибата, парадоксальным образом ставший секс-символом, которому втайне — втайне даже от себя самого — все это нравится.
