— Это — что? — наконец спросила она.
Очевидно, тут он тоже сорвал все сроки. Одд встал и подошел к окну, где она стояла. Обнял ее, смотря в сад. На большую яблоню, вдруг заплодоносившую после двенадцатилетнего перерыва. Когда они собрали большие красные яблоки и отнесли в подвал, Эстер спросила, отчего так могло произойти. Он ответил, что, очевидно, у корней появился более богатый источник питательных веществ, чем всегда. По ней он видел, что она хотела спросить, что он имеет в виду, и он, честно говоря, не знал, что бы ответил, если бы она спросила. Но она не стала.
— Чудо, — нашелся наконец Одд Риммен. — Беременна. Ребенок. Это же чудо.
* * *
Новость о том, что Одд Риммен отказал крупнейшему в мире ток-шоу, какое-то время побродила, но, насколько Одд мог судить, не произвела того же эффекта, что статья в журнале и отказ от экранизации. Как будто дело Затворника Одда Риммена уже пересказали и переварили, а тут опять то же самое.
Причина того, что Одд Риммен вообще мог об этом судить, крылась в том, что он опять стал следить за соцсетями и новостями. Самому себе он говорил, это все потому, что он, как будущий отец, обязан выйти из добровольной изоляции — reconnect with the world
[17], как он говорил Эстер.
Он поехал с ней в Лондон: ее попросили — а она согласилась — поучаствовать в проекте, в который были вовлечены важнейшие женские голоса в сфере литературы, кино и музыки. Жили они в тесной квартирке, и Одд тосковал по Франции.
Каждый день, после того как Эстер уходила на работу, он садился за ноутбук и почитывал то, что о нем написали в Интернете. Сначала его поразило, насколько велик интерес и сколько у людей, судя по всему, свободного времени. Они не просто разбирали по косточкам все, что он написал, но и выкладывали новости о том, где и с кем его видели в последний раз (Одд констатировал, что в девяноста процентах случаев это полная чушь), о тайных детях от тайных матерей, какие наркотики он принимает, о его сексуальной ориентации и о том, кем из своих персонажей он является в действительности. Ему пришлось признать, что вся эта писанина его порадовала. Да, даже от тех статей, где его ругали или клеймили как высокомерного, оторванного от жизни художника-карьериста, он себя чувствовал… какое слово? Живым? Нет. Значимым? Может быть. Замеченным? Да. Точно. Ему пришлось признать, что это банально и почти мучительно, что он был так одинок, что жаждал того, что сам презирал у других, — настойчивый, надоедливый крик испорченного ребенка: «Посмотрите на меня, посмотрите на меня!» — хотя смотреть там, кроме глубокого эгоцентризма, не на что.
Но все эти раздумья (скажем так?) и самопознания, разумеется, не мешали ему и дальше копаться. Самому себе он говорил: важно знать собственное положение в общественном пространстве на момент выхода новой книги. Поскольку это не просто его лучшая работа из всех — ему это давно известно, — а его шедевр, что он понял лишь совсем недавно. Единственный из написанных им романов, который может сохраниться для будущих поколений как нечто имеющее вечную ценность. Естественно, проблема была в том, что он требовал немалых усилий, — именно потому, что это шедевр. Ему пришлось вкалывать — и читателю придется вкалывать. Не то чтобы писатель Одд Риммен оставался слеп и глуп к тому факту, что великая литература могла быть изматывающей — он сам чуть не бросил и «Улисса» Джеймса Джойса, и «Бесконечную шутку» Дэвида Фостера Уоллеса. Но теперь, когда последний стал его любимцем, он знал, что должен делать то же самое: не уступая ни миллиметра, идти к цели. Шедевр — чтобы он мог стать шедевром — нужно показывать в правильном контексте. Одному богу известно, сколько мир пропустил шедевров, канувших в Лету, — нет, они даже не в Лету канули, их так и не нашли, они исчезли в лавине сотен или тысяч книг, выходящих во всем мире каждый день. Итак, чтобы иметь представление о том, в каком контексте находится он сам, Одд Риммен начал в хронологическом порядке изучать материалы в соцсетях за несколько лет. Он заметил, что, судя по тенденции, количество твитов, отсылок к его имени и упоминаний в прессе в последний год снижается, а сейчас писали по большей части одни и те же люди. Кто-то из них, казалось, отстал от жизни.
* * *
Оставалось четыре месяца до выхода книги (и пять — до родов), и на встрече в издательстве на Воксхолл-бридж-роуд Одд Риммен обсуждал выпуск книги с Софи и ее очень юной коллегой (какая-то Джейн, фамилии Одд не помнил).
— Плохая новость: такую книгу продвигать сложно, — сказала Джейн, как будто все это понимали.
Она поправила огромные, вероятно, модные очки и широко улыбнулась, обнажив десны.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Одд, надеясь, что по голосу раздражения не слышно — а он бесился.
— Во-первых, практически невозможно рассказать двумя-тремя предложениями, о чем она. А во-вторых, сложно найти целевую группу, за исключением тех, кто питает огромный интерес к литературе, и твоих старых читателей. Что, в общем, одно и то же. Кроме того, — она переглянулась с Софи, — группа довольно маленькая, элитарная.
Она сделала глубокий вдох, и Одд Риммен понял, что есть и «в-третьих».
— В-третьих, роман очень мрачный и пустой.
— Пустой? — вырвалось у Одда Риммена, согласного со словом «мрачный».
— Антиутопия, — добавила Софи.
— И почти без людей, — сказала Джейн. — По крайней мере, людей, с которыми себя сможет идентифицировать читатель.
Одд Риммен понял, что они заранее сговорились. По крайней мере, он оценил, что они не пожаловались на то, что в новой книге («Ничто») не было сцен секса, ставших его визитной карточкой.
— Какая уж она есть, — пожал он плечами. — Take it or leave it
[18].
— Да, но мы здесь для того, чтобы поподробнее остановиться на том, как заставить людей купить ее, — сказала Софи.
Одд вновь услышал жесткие нотки.
— Хорошая новость, — сказала Джейн, — в том, что у нас есть ты. Ты интересен средствам массовой информации. Вопрос лишь в том, хочешь ли ты помочь своей книге, появившись на публике.
— Разве Софи тебе еще не объяснила? — спросил Одд Риммен. — Я помогаю книге тем, что НЕ появляюсь на публике. Если уж на то пошло, это мой имидж. — Он высказался со всем накопившимся у него презрением. — Отдел маркетинга ведь не станет его ломать и терять коммерчески привлекательное качество своего писателя?
— Молчание бывает эффективно, — ответила Джейн, — но срабатывает лишь на некоторое время, а затем становится скучной и непродуктивной вещью. Смотри на это следующим образом: молчание посеяло семена, а теперь нам надо собирать урожай. Все газеты и журналы выстроятся в очередь за право первыми взять эксклюзивное интервью у человека, переставшего говорить.
Одд Риммен задумался над ее словами. Было в них что-то странноватое, как бы противоречие.
