– Уже сегодня?.. Ну ладно… только Кили предупрежу.
Антон кивнул.
– Хорошо, пойду девочку обрадую.
Пять сестер, услышав, что и меньшую пристроили, радостно заверещали. Маленькая запрыгнула Антону на шею и, потершись об него бугорками сисек, стала прыгать и скакать.
«Ну, прям дитя малое, – подумал Антон, – ей в школу ходить надо, а она замуж собралась… Стоп! – остановил себя Антон. – У меня же еще грек остался! А с ним как быть?»
Антон задумался, решая новую проблему – определение дальнейшей судьбы ученого мужа, встретил погрустневшую Кили.
– Кили, стой! – Женщина остановилась. – Знаешь, Эрзай женится.
– Знаю, милорд.
– Что делать будешь? – Та пожала плечами.
– Работать.
– Ты грека видела?
– Видела.
– Очаруй его, и я тебя замуж за него выдам.
– Правда? – взгляд ее сразу повеселел.
– Правда. Замуж хочешь?
– Очень хочу.
– Тогда старайся.
– Ага, милорд, я буду стараться.
– Ты кому здесь служишь?
– Вам, милорд.
– Так вот, не забывай этого, и когда я тебя о чем-то спрошу, ответишь мне правду. Поняла?
– Поняла, милорд.
– Где грек?
– В деревню ушел.
– Зачем?
– Он мне про это не говорил.
– Хорошо, ступай… Нет, стой! Что про меня говорят в замке?
– Кто говорит?
– Слуги, Франси, Эрзай… Что про меня они думают и что говорят?
Кили на секунду задумалась.
– Франси говорит, что вы посланы небом за все их страдания. Как утешение. Флапий говорит, что вы дурень каких поискать, но умней отца, хотя вас греки испортили. Эрзай говорит, что вы надежный и справедливый. Ключница молчит, но вслед вам плюет. Свинарь только со свиньями разговаривает, и то, когда выпьет…
– А ты что про меня думаешь? – с улыбкой спросил Антон.
– Что вы красавчик, милорд, и хотела бы греть вам постель… вместо дурехи Радки.
– Ладно, ступай, – отпустил ее Антон. Он понял, что открытых врагов у него тут нет, но успокаиваться рано. Впечатление на обитателей замка он произвел неоднозначное. Кто-то видит его дурнем, так оно и есть. Он простых вещей не понимает. Кто-то оценил его как лучшую замену Робарту. Уже хорошо.
Антон уселся на нагретое солнцем крыльцо. Рядом прилег, уткнувшись ему в ноги носом, Патрон. Они просидели около получаса, и появилась Рада с мешком. Когда она проходила мимо, от нее пахнуло болотной тиной. Патрон зарычал и спрятался за Антона.
– Что, брат, тебе тоже этот запах не нравится? – потрепал он спаниеля по вздыбленной шерсти.
Торжество прошло буднично. Невесты сидели в своих старых нарядах, закутанные в платки. Антон, Торвал и грек налегали на настойку.
– Вот скажи мне, грек, – Антон уже хорошо подвыпил.
– Я не грек. Я эге. й… эге… й. Ой… – Аристофан тоже хорошо «принял на грудь». Язык у него заплетался, и он не мог закончить свое предложение.
– Батюшки! Гей! – изумился Антон. – До чего же пали нравы у греков. Ай, яй, яй! Аристофан. Как я разочарован. А я хотел тебе найти жену… А тебе нужен муж….
– Я, эге-ец, господин, – наконец справился грек. И, моргая, уставился на Антона. – Какой муж? Какая жена?
– Да теперь уже не важно. Вот ты знаешь, эгеец, что быть геем хуже, чем быть колдуном?.. Это… противоестественно.
– Я не гей… Я эгеец.
– Правда? И ты не любишь мальчиков? – У Антона тоже плохо слушался язык.
– В каком смысле?
– Ну, в прямом! Ты с кем спишь, с мужчинами или женщинами?
– Я сплю один. Э… не совсем один, с Сильтаком…
– О бог мой, и он тоже такой? …
– Какой? – вступил в разговор Торвал.
– Такой… нестандартный… А я вот Сильтака женил. Может, он исправится? А? Как думаешь, Торвал?
– Я тоже хочу жену, – с пьяной тоской произнес грек.
– Хочешь жену? Зачем? Если ты геец и спишь с Сильтаком.
– Я с ним не сплю, – ответил Аристофан. – Мы живем вместе с солдатами… Вы что подумали? Что я … извращенец?
– Я? Не-ет. Я ничего не думал, – пошел в отказ Антон. – Я просто спросил. А уж что ты подумал?.. Давай выпьем за то, что ты не геец.
– Я эгеец!
– Так ты гей или грек?
– Я эгеец!
– Как у вас все сложно… – Антон оглядел зал трапезной и увидел Кили.
– Кили, – замахал он рукой. Служанка быстро подошла.
– Вот, Кили, тебе муж. Береги его и воспитывай, а то он сам не знает, кто он такой. И сделай так, чтобы он к мужикам не лез… Будь с ним поласковей… Садись к новым женам… Ик!
– Аристофан, нарекаю вас мужем и женой. Чтоб в радости, значит, и в горе… Как там?.. – Затем Антон пьяно, глупо захихикал. – Горько! – крикнул он и, заметив, что его никто не поддержал, махнул рукой. – Ну и не надо.
Антон здорово набрался. Напряжение последних дней взяло свое. Он хотел забыться и не думать о своей судьбе. Несмотря на то, что его постоянно окружали люди, он хотел выть от гнетущего чувства одиночества.
Он не помнил, как добрался до своей комнаты. Сел на кровать и тупо уставился на свои ноги. Затем, удивившись, понял, что их четыре. Одна пара в сапогах, а одна пара голая. Поднял глаза и увидел стоявшую в одной ночной сорочке Раду.
– Рада? Ты? Помоги мне раздеться.
Девушка сняла с него сапоги, потом помогла стянуть штаны и так же быстро стащила подштанники. Навалилась всем телом и повлекла Антона на себя. Ее хватка была крепкой и страстной. Последняя мысль, которая промелькнула в мозгу Антона, была о том, что о предварительных ласках тут не слышали.
«Да и хрен с ними, с ласками», – подумал он.
А затем он вошел во влажную податливую плоть, и его накрыл с головой экстаз. Рада была неистощима и не отпускала его. Он уже несколько раз опустошился, но только разгорался все сильнее и сильнее. Пот заливал их ручьями. Антон стянул с себя промокшую насквозь рубаху и разорвал сорочку на девушке. Как коршун, упал на нее, и в этот миг вопль боли и злобы, словно рубящий топор, ударил по всему его естеству. Руки, до этого крепко державщие его, подняли его, и ноги с силой оттолкнули. Антон пролетел всю комнату и врезался спиной в стену. Ошеломленный, он сполз на пол. Хмель прошел. Он застонал от боли в спине и поднял голову. Как-то мгновенно пришла способность мыслить.
«До чертиков напился!» – укоризненно подумал он. Зажмурился и замахал руками. Открыл глаза, но видение не исчезло. На кровати стояла на коленях, и задрав широкоскулую голову на тонкой шейке к потолку, пронзительно верещала зеленая образина. По комнате поплыл гнилостный болотный запах. На худом, обтянутом зеленой кожей теле висели тонкие сосульки, которые с натяжкой можно было назвать женской грудью. Большой, выпирающий, словно у беременной женщины, живот колыхался от крика. Выше груди у образины темнело пятно в форме креста.
