— Отвали, Шан. Это теперь мое мясо. Я нашел. У меня давно своего мяса не было.
— Что там у вас? — и снова от звука голоса по телу волны электричества, и кровь закипает в венах, мешая сделать вздох. Не думала, что спустя столько лет буду реагировать на него так же… Острым отчаянным восторгом влюбленной до безумия идиотки.
— Шан бабу нашел. Себе забрать хочет.
Я сцепила зубы, видя, как к нам приближается мужчина, и каждый его шаг пульсирует в висках глухой болью. Уплывающее сознание лишь слегка смягчает эту невыносимую пытку, я кусаю губы, чтобы не заорать, когда он подходит еще ближе, и я вижу ярко-зеленые неоновые глаза, которые впиваются в меня, как тысячи острых иголок, пронизывая насквозь, заставляя начать дрожать.
— Отпустил. Мясо братства, Одноухий. Не твое.
Тот, кого назвали Одноухим, сильнее сжал пальцы па моем горле и прижал за шею к себе.
— Мое. Я выкуп отдам.
— Я сказал отпустить. Потом уладим чье. Ты знаешь, как это решается.
Смотрю на него и слышу, как учащается собственное дыхание, а из груди рвется вопль. Контроль дрожит в яростном, нечеловеческом напряжении, дергает цепи, раздирает терпение и силу воли. Зеленые глаза смотрят на меня. Ни одной эмоции. Неоновый холод. Словно не узнал. И я кусаю губы сильнее, до крови, чтобы не издать ни звука.
— Эй, Нео! Мы троих в плен взяли. Грузовик на ходу. Бензобак запаяем, и можно двигать к нашим.
Перевел взгляд с меня на здоровенного мужика, который кричал ему издалека, удерживая двоих пленных солдат за шкирки, как котят. Казалось он ростом со скалу, и один его огромный кулак был размером с мужскую голову.
— Или порешим их? На хер нам лишние рты.
— Нет, Глыба! Отгружай в грузовик. Нам нужна информация. Мясо везите с ними. Всех, кроме, — повернулся опять ко мне, прищурился, рассматривая, но все так же отстраненно, как и несколько минут назад, — кроме белобрысой — она моя. Я ее ждал. А эту…, — помедлил ровно несколько ударов моего сердца, — эту тоже в грузовик.
Закрыла глаза, медленно выдыхая. Значит, все же за ней. Сучка оказалась права. Остро лезвием по сердцу, вскрывая старые шрамы до мяса.
В тот же момент тот, кого назвали Одноухим, развернул меня к себе, пристально разглядывая масляными глазками с красными прожилками на белках, голову на бок склонил.
— Мое мясо. Запомни, ты — мое мясо, и сегодня я буду тебя, — принюхался к моим волосам, — жа-а-арить.
Положил ладонь ко мне на грудь, ущипнул за сосок, а я дернулась, оскалившись, как зверь. Если б могла — впилась бы зубами ему в лицо и грызла до кости. Но в тот же момент увидела, как в горло Одноухого уперлось длинное лезвие кинжала.
— Я сказал руки убрал. Здесь нет ничего твоего, пока я так не решил.
— У тебя есть много мяса, Нео! Ты еще одну себе нашел. А мы месяцами без телок. Я трахаться хочу. Она вкусная… от нее пахнет чистой, белой сучкой. Она наверняка розовая между ног, как ракушка с материка.
Провел языком по моей щеке, в ту же секунду его пальцы разжались, и я снова рухнула на колени, глядя затуманенным взглядом на то, как Неон удерживает Одноухого за язык, поигрывая сбоку лезвием кинжала, слегка царапая его с обеих сторон, пуская кровь.
— Зачем тебе язык, верно, Шан? В нашем деле он совершенно лишний. Руки есть, глаза и ноги. Даже член. Зачем тебе язык, м? Он тебе надоел, правда?
— М-м-м-м-м-м, — мычит Одноухий и дергает головой из стороны в сторону.
— Я сказал, чтоб не трогал ее?
Тот слегка кивал и мычал.
— Сколько раз сказал? ТРИ! Мать твою. ТРИ РАЗА!
— Нео! Уходим. Вертолет приближается. Все. Сваливаем.
Брат отпустил Одноухого и вытер кинжал и пальцы о его куртку.
— Живи пока с языком. Позже решим, чья она. Грузовик поведешь, понял? Пошел!
Одноухий быстро закивал и бросился к машине, а я увидела, как Неон медленно повернулся ко мне.
— Встать!
Я попыталась, но ничего не вышло. Слишком ослабла. Только пошатнулась и упала обратно. Он склонился ко мне и рывком поднял с земли, удерживая под руками. Встретилась с ним взглядом и вздрогнула, чувствуя, как саднит в груди и наворачиваются слезы. Так близко… Боже, как близко. Через столько лет. Всхлипываю, задыхаясь, а он смотрит на мою майку, по которой расползлось кровавое пятно. Обхватил пятерней мой затылок и снова в глаза… а мне кажется, в душу, в сердце. Туда, под вскрытые шрамы, солью. Так, что от боли скулы сводит, и перед глазами темнеет.
— Ма…
— Заткнись. Просто заткнись, — а пальцы грязь со щек моих вытирают, и лицо его исказилось, как от боли, сильнее волосы на затылке сжимает, и ноздри раздуваются сильно и быстро, а потом хрипло, сквозь стиснутые зубы:
— Мать твою… Бабочка-а-а!
Обмякла, оседая, погружаясь в ослепительный неоновый цвет его глаз, и почувствовала, как тут же подхватил на руки, прижимая к себе.
ГЛАВА 9. Найса
После той ночи на мысе мы не просто отдалились, а стали чужими, насколько вообще могут быть чужими люди, живущие в одном доме. Я почти не видела Мадана. Он бывал где угодно, но только не под одной крышей со мной. Мне казалось, что он меня возненавидел еще сильнее, чем раньше. Я эту ненависть ощущала кожей, каждой своей клеточкой, если встречалась с ним взглядом или ловила этот взгляд на себе. Его ярко-зеленые глаза темнели и напоминали грязную заводь с разводами электрических линий. Я дерзко отвечала ему вздернутым подбородком и надменной улыбкой, он щурился и отводил глаза в сторону. Я ни о чем не жалела, а он жалел. Меня это убивало. Каждую секунду день за днем это раздирало мне нервы. Адская пытка под названием семейные ужины и праздники, когда брат отчужденно молчал и со скучающим видом ожидал окончания застолья, чтобы уйти из дома с друзьями. Брат! Я ненавидела даже это слово. Как приговор к высшей мере. Вечная пытка запретом и совестью.
Я знала — себя он тоже презирал за слабость, за то, что позволил тогда сорваться. Если мы и пересекались в доме, Мад просто молча проходил мимо, иногда даже не здороваясь. Словно это я во всем виновата. Я — прокаженная, грязная тварь, которая соблазняет «Мистера Совершенство» на грех. Каждый день превращался в пытку… а я уже не могла не думать о нем. Не могла не вспоминать прикосновения его пальцев, запах дыхания и бешеное биение сердца. Взгляд его обезумевший, вместо тысячи слов.
Как же это невыносимо больно — скрывать то, что чувствуешь, ненавидеть за это себя, нас обоих, обстоятельства. И стараться не думать. Искренне стараться. Он был сильнее меня намного, по крайней мере тогда. Ему это удавалось лучше, и за это я его тоже ненавидела. За то, что живет с этим дальше, встречается с девушками, ходит на свидания, отрывается с друзьями и притворяется, что ничего не произошло… винит в этом меня, избегает.
