— Ублюдок. Ты это сделал нарочно. Нарочно, мать твою.
Я встал на ноги, и она сильно ударила меня по лицу, с диким рыком впилась в меня, нанося хаотичные удары, а я сжимал ее все сильнее за ребра, вдавливая в свое тело и ловя ее губы. Кусается, как дикая кошка. Как поняла, черт ее знает. Мысли мои читает, ведьма маленькая. По глазам увидела, что я доволен. Слишком хорошо знает.
— Сволочь. Ублюдок. Ненавижу.
Впился в ее затылок пятерней, глухо выдыхая ей в рот от ее ударов мне в солнечное сплетение и по груди. Сильно бьет. Профессионально. Злись, маленькая, давай. Я заслужил. Вдирается мне в волосы, пытаясь оторвать от себя, а я чувствую, как дико завожусь от ее ярости.
— Я убью тебя, сукин ты сын.
Впился в ее рот снова, не обращая внимания на то, как кусает меня за язык, перехватил ее руки под локти и развернул спиной к себе, удерживая пятерней за подбородок, не давая ударить себя головой по лицу. Да, Бабочка, я знаю, что ты можешь это сделать.
— Тшшшш, тихо. Да, ублюдок, — покусывая сильно ее затылок, — мразь и сволочь. Я должен был знать. Понимаешь?
— Иди на хер, Райс. Чтоб ты сдох. Ненавижууу.
Пытается вырваться и хрипло стонет от усилий. Я с трудом с ней справляюсь. Не хочу причинить боль, не хочу сдавить порезанные руки. Она перенесла достаточно боли: и физической, и моральной. Только держать, чтоб биться перестала, а она не успокаивается, у нее истерика, и я это понимаю, рывком развернул лицом к клетке, вдавил в нее и щелкнул наручниками на ее запястьях, приковывая к толстым ржавым прутьям сверху.
— Ненавидь, Бабочка. Вот так, как сейчас, можешь ненавидеть меня до конца своих дней, я согласен.
И жадно сжать ее грудь, кусая за затылок, задирая майку вверх, заставляя ее прижаться голым телом к решетке и дразня затвердевшие кончики подушками пальцев, толкаясь ей в ягодицы эрекцией.
— Я должен был знать… ты понимаешь это? — шепча ей в волосы и потираясь вздыбленным членом об нее, закатывая глаза от возбуждения и наслаждаясь запахом ее кожи. Сгреб волосы в кулак, открывая затылок, такой по-детски нежный, провел по нему языком, и она дернулась, звеня наручниками.
Молчит, тяжело дыша, а у меня все тормоза рвет. Хочу ее сейчас. Адреналин шкалит с бешеной силой, пульсирует в висках, простреливает электричеством все тело, и я сдираю ее штаны с бедер, несмотря на сопротивление, прихватывая Найсу за низ живота и подтягивая спиной к своему паху, чтоб почувствовала, как хочу ее. Поцелуями-укусами вдоль позвоночника, прикусывая хрупкие позвонки, сильно сжимая упругие ягодицы и слыша, как она тихо постанывает. Скулы сводит от желания на вкус ее почувствовать.
Снова поцелуями жадными возле уха, широко открытым ртом, захватывая солоноватую кожу языком, удерживая за волосы и оттягивая голову назад, видя, как цепляется острыми сосками за прутья решетки и вздрагивает, а у меня яйца сжимаются от бешеного желания войти в нее и вбивать в эту решетку, чтоб кричала, чтоб проклинала, пока я ее трахать буду. Развернул к себе, сжимая лицо пальцами и впиваясь в губы, не отвечает сучка упрямая, закрывает рот, не давая целовать. Смотрю ей в глаза, на то, как тяжело дышит, как раздуваются ноздри аккуратного носа, и поглаживаю большими пальцами ее соски, такие твердые, и на матовой коже мелкие мурашки. Хочу почувствовать их во рту, наклонился и обхватил губами, дернулась всем телом, а я зажал сосок зубами и ударяю по ее ногам внизу изнутри тяжелыми ударами военного ботинка по ее ступням, как при обыске, заставляя расставить их в стороны, и тут же сжимаю сзади влажную плоть, тяжело дыша Найсе в ухо.
— Ублюдоооок. Какой же ты ублюдок, Мадан, — уже с придыханием, выгибаясь в пояснице навстречу, потираясь о мою ладонь и закатывая глаза.
— Ужасный ублюдок. И ты хочешь, чтоб этот ублюдок взял тебя прямо сейчас.
— Нет. Иди к черту.
— К черту? — обхватывая клитор двумя пальцами и слегка сжимая.
— Даааа… к… дьяволуууу.
Потянула последнее слово, потому что вошел в нее пальцами и зашипел в ухо, чувствуя, какая она мокрая, как сильно стиснула меня мышцами горячей, как кипяток, плоти.
— Вот так, к дьяволу? — не делая толчков, только двигая рукой, сильно поглаживая бархат ее плоти изнутри, — Или вот так? — резким толчком, заставляя ее вскрикнуть и запрокинуть голову, ударяясь о прутья решетки.
— Плевааать как… — застонала, когда я толкнулся в нее еще раз, опускаясь поцелуями вниз, по упругому животу с кубиками мышц к лобку к внутренней стороне бедер, раздвигая плоть двумя руками и приникая к складкам жадным ртом, дергаясь всем телом от ее вкуса и запаха. Бл**ь, от этого можно кончить в штаны, от ощущения под кончиком языка ее клитора, острого и набухшего, от подрагивания ее тела, когда начал медленно обводить его языком, от громких стонов, когда жадно обхватил губам, посасывая и рыча от удовольствия чувствовать ее у себя во рту, расстегивая ширинку и проводя ладонью по вздыбленному члену, сжимая у основания, чтобы не кончить прямо сейчас, пока жадно вылизываю ее мокрые складки и толкаюсь языком внутрь, подготавливая к вторжению.
— Давай, Бабочка, взорвись для меня, покричи, как сильно ты меня сейчас ненавидишь.
— Сукииин ты сын, Мад. Ненавижу… да, я тебя ужасно ненави… о боже… Мааад… пожалуйста. Я сейчас… сейчас…
Да, девочка сейчас, сильно втянуть в себя клитор, ударяя по нему языком и войти в нее снова пальцами, быстрыми сильными толчками, пока не закричала, выгибаясь всем телом, вздрагивая и сокращаясь, кончая мне на язык и заставляя хрипло стонать под ее крики. Подняться вверх и снова развернуть к решетке, чтобы одним толчком наполнить ее сзади до самого основания, зверея от того, что успел захватить последние судороги ее оргазма.
— Твою ж мать… — с голодным рыком быстро двигаясь в ней и чувствуя, что не могу сдержаться, не могу и не хочу, обхватил ее грудь ладонями и, со свистом выдыхая раскаленный воздух ей в шею, двигаясь быстрее и быстрее, — давай, Бабочка, еще раз "ненавижу"… давай громче. Ну. Скажи… скажи мне.
— Ненавижу, — на выдохе.
— Имя.
— Ненавижу. Мадаааан.
— Громче. Ори, Бабочка, нас никто не слышит.
Хаотично толкаться в нее с всхлипами, ощущая, как самого раздирает на части от бешеного возбуждения и от понимания, что все. Моя теперь. Ничего между нами не встанет больше. Я и она. Только я и она.
— Ненавижу, Мадан, — стон, — Райс, — стон, — Ненавижу, — стон, — тебя, — люблю тебя… люблю тебя, люблю тебя. — содрогается в оргазме снова, и я на секунду слепну от острой вспышки наслаждения, с каким-то рыком-рыданием изливаюсь в нее под ее сокращения, под ее стоны, сплетая их со своими, скользя взмокшей футболкой по ее голой спине и ударяясь пахом о ее ягодицы с громкими шлепками, которые мы заглушаем рваным дыханием и животными воплями наслаждения. Последний долгий толчок в нее, вдавливая в решетку всем телом.
А потом покрывать поцелуями ее скулы, расстегивая наручники, перенести на матрас, усаживая к себе на колени, стягивать окровавленные бинты и осторожно касаться губами неаккуратных швов на запястьях и опять бинтовать, глядя в ее глаза и отрываясь на жадные поцелуи.
