Сомкнула два провода, и машина заурчала.
— Да. Давай, родная. Давай.
Завелась. Я запрыгнула обратно в кабинку и на полной скорости выехала из гаража, оглядываясь на забор и на пошатывающиеся фигуры тварей, приближающиеся к бараку. Бросила заведенный джип и подбежала к запертым дверям.
— Отойдите как можно дальше. Прижмитесь к стенам.
Я снесла эти проклятые двери с первого раза. Когда увидела их испуганные лица, залитые слезами, увидела детей, жмущихся к ногам матерей, я вдруг почувствовала, что мне еще рано умирать. Я потом. Я позже.
В бараке оказалось так же двое мужиков: Штырь и еще один в очках, я даже не знала его имени.
— Времени у нас нет. Твари уже в лагере и идут сюда. Отбиваться от них нечем.
— Есть. Есть пару винтовок я прятала, — Сара вышла вперед.
— Потом попробуем достать. Самое безопасное здание в лагере?
— Лазарет. Там пуленепробиваемые стекла и бронированные двери. Это относительно новое здание из всех. В нем обосновалось начальство.
Я кивнула.
— Мы уходим отсюда к лазарету, забаррикадируемся там, пока они не уйдут. Будем жечь резину, чтобы заглушить для них наш запах. Штырь и ты, в очках, берите покрышки и бежим. У нас нет времени.
Я бежала позади всех, с монтировкой в руках, иногда оглядываясь назад и мысленно просчитывая расстояние от нас до тварей. Когда неживые почуяли нас, они стали более подвижными. Теперь они скачкообразно прорывались вперед.
— Быстрее. Бегите быстрее. Крикнула я, — сжимая сильнее монтировку. И опять внутри поднялась адская ненависть. Я хотела убить каждую тварь, распотрошить ее, вывернуть кишки наизнанку. Двое из них почти настигли нас, и я с наслаждением проломила им череп, пока Штырь взламывал дверь лазарета.
Когда увидела эти хлипкие стеклянные окна-витрины, в отчаянии застонала. Гребаный аквариум. Куда я пошла, зачем повела сюда людей? Неживые раздавят эти окна своим весом, как в лаборатории за стеной. Но искать другое убежище уже поздно. Мы ворвались в здание, и я закричала, чтобы они рассыпались по палатам и баррикадировались изнутри.
— Штырь, Очкарик, тащите столы, стулья, шкафы, заваливайте дверь. Быстрее. Лола, уводи детей вниз на лекарственные склады, там должна быть железная дверь с замком. Закройтесь там. Остальные помогайте им. Сара, жги резину, это может отбить запах.
— У меня нет зажигалки.
Порылась в кармане и швырнула ей зажигалку Мадана. Вместе с парнями и еще тремя женщинами мы таскали к двери все, что попадалось нам на глаза. Потом увидела за противопожарным стеклом баллон и топор. Выдохнула и разбила стекло, схватила топор. Обрушила его на деревянный стол.
— Ты что творишь? — крикнула Сара.
— Делаю вам оружие.
Я рубила ящики на продолговатые щепки с острыми концами, затачивала их посильнее.
— О, Боже. Они уже здесь. Господи… мамочкиии. Мамочкииии.
Я обернулась к окнам, и сама шумно втянула воздух. Меты облепляли стекло, как мухи, жались к нему и скребли когтями.
— Да, твари любят понаблюдать. Разогреть аппетит.
Усмехнулась я и бросила Саре деревянный кол.
— Лови — это твое оружие. Колоть в глаза или в голову. Иначе их не убить.
— Я не смогу, — запричитала самая молодая из девушек, когда я протянула ей кол.
— Жить захочешь — сможешь.
— О… нет… нет… Стекло трещит. Трещит…
Я смотрела, как по одному из окон идет тонкая трещина, и сильнее сжимала свой деревянный штырь, а потом я почувствовала, как у меня отнялись руки и ноги, и в горле застрял нечеловеческий вопль.
Он продрался сквозь толпу и прижался к стеклу раскрытыми ладонями, ярко-зеленые неоновые глаза светились, как две жуткие точки в полумраке.
— Это Неон, — прошептал кто-то хрипло.
А я уронила кол и медленно пошла к окну, задыхаясь и громко всхлипывая. Глядя на эту страшную копию… чувствуя, как клокочет в горле рыдание. Нееет. Пожалуйстааа, неет. О нееет, только не это.
Я подошла к стеклу, рассматривая то, что еще вчера было моим Маданом. Глаза затуманились от слез, когда неживой с таким родным лицом склонил голову к плечу, рассматривая меня жутким мертвым взглядом светящихся смертью глаз.
— Прячься, Мара, стекло скоро треснет.
А я уже не могла уйти. Я трогала его лицо пальцами через стекло — такое страшное и в то же время красивое. Все черты остались прежними, только глаза неживые. Голодные, как у дикого зверя. Повела пальцами вдоль скулы, чувствуя, как по щекам катятся слезы.
— Стеклоооо трещит, Марааа. Уходи.
Но я их не слышала. Я увидела, как… он прижал руку к окну с другой стороны, как и я. Смотрит мне в глаза, и я не могу дышать. Оскалился, проводя когтями с отвратительным скрипом, и я отпрянула назад, почувствовав, как больно сжалось сердце. Это больше не Мадан. Это нечто, ужасно на него похожее… но это уже не он.
— Маааад, — всхлипнула и провела кончиками пальцев там, где к стеклу была прижата его ладонь.
Мет с зелеными глазами резко выпрямился, его зрачки вспыхнули еще ярче, и он обвел взглядом своих жутких собратьев, а я услышала странный звук, иной, похожий на утробное рычание — в тот же момент все твари отлипли от стекла и попятились назад. Я замерла, тяжело дыша, готовая к атаке. Но Неон развернулся к окну спиной и пошел прочь, прихрамывая и потягивая за собой левую ногу. Я закрыла рот руками, чтобы не закричать, а твари потеряли к нам интерес, они увязались за ним, в сторону бараков и склада, а я уже изо всех сил прижалась к стеклу и смотрела ему вслед. Мне казалось, я, обезумев, ору его имя, а на самом деле я так и не произнесла ни звука.
ГЛАВА 17. Марана
Меты ушли из лагеря. Осталось пару тварей, которых мы видели из окон, но запах горелой резины, видимо, все же их отпугивал от лазарета. Хотя не думаю, что их что-то могло напугать. Скорей всего, правильней сказать — вонь горящих покрышек их не привлекала. А еще мы старались не шуметь и разговаривать шепотом. Я не могу сказать, что я не думала обо всем, что произошло несколько часов назад. О том, как меты последовали за ним. Я не могла называть его больше Мадан. Он не был моим любимым. Осталась лишь похожая оболочка: ни души, ни сердца. Но все же там что-то произошло у стекла. Нееет, я не была столь наивна, чтобы предположить, что не он меня узнал (о да, теперь его кличка приобрела совсем иное значение и звучание), твари не умеют узнавать. Я видела, как дети грызли своих родителей, а родители бросались на детей. Меты не пробуждали во мне никаких сомнений в их отвратительных инстинктах и в том, что их телесная оболочка не носит в себе и десятой доли того, кем они были при жизни. От этого было намного больнее. Словно наблюдаешь акт адского вандализма и должен принимать в нем участие, калеча трупы уже умерших. Я помнила, как мучился Мадан. Я помнила об этом каждую секунду. А я ничем не смогла ему помочь… только смотреть и корчиться в агонии вместе с ним. Это самое страшное — безмолвно наблюдать за чьими-то страданиями и знать, что ты совершенно бессильна что-либо изменить. Смерть жестока в своей внезапности, а в моем мире она жестока втройне.
